— Кожа так себе, даже не спиртовая, зато пряжка из кованого железа со свинчаткой, — завертел над головой так, что причинился ветер.
Ряды противника попятились от него, откатились на опушку лощины — и рассеялись в той же пустоте, которая их породила. Трубчатые метатели громов и молний с перепугу стрельнули еще разок, но как-то несолидно.
— Полнейший афронт, — констатировал чужак. — Да иначе и быть не могло. Вся эта шушера — компьютерная графика и виртуальная реальность в виде этюда в багровых тонах — лопается, как мыльный пузырь, когда получает отпор от настоящей, а не поддельной действительности. Теперь уж в этом конкретном виде не сунутся: получили.
— Хорошая из тебя подмога вышла, незнакомец, — выдохнул из себя Майсара, опустив руку и слегка приосанившись. — Благодарим ото всего сердца.
— Да вы, собственно, без меня обошлись, — тихонько рассмеялся тот, надевая пояс обратно. — Мы, мастера, учим людей одному: тому, что они хотя и знают, да подзабыли. Вы бы вот-вот обнажили клинки, а это по сути то же, что сразиться. Сразиться же — значит одержать победу.
Одну ошибку вы только допустили с самого начала. Видимость нельзя принимать всерьез, если не хочешь, чтобы она тебя всерьез победила. Не так ли, Субхути?
— Ты знаешь моё имя?
— Разве ты не назвал себя тем, что поднял свой монашеский посох?
— И моё? — спросил Барух.
— Конечно. Ты ведь видел сон о нас обоих, ребе Агасфер.
— Я не люблю этой клички. Один борзописец ее препорядочно-таки опорочил в своем знаменитом бульварном романе.
Тем временем занялся рассвет над полем недавней битвы, и Странники смогли без недомолвок разглядеть своего нежданного помощника. Впечаление он производил тройственное. Во-первых, он и в самом деле был высок, не столько, правда, строен, сколько поджар, как афганская гончая, и от этого создавалось немного курьезное впечатление, будто всё в нем безвольно струится книзу: прямые волосы цвета спелого каштана и такая же бородка, изящные тонкие пальцы, стройные ноги в удивительного вида шароварах, сине-серых, со складкой напереди и без сборок внизу. (Такова же, кстати, была и куртка.) Во-вторых, движения его, вопреки такому «растительному» виду, были гибки, как у юной женщины, и сильны, точно у зверя. А в-третьих, вопреки и первому, и второму, золотистые глаза его, где дремали одновременно глубокая ласка и яростный гнев, незатейливый юмор и добрая печаль, глаза, что буквально притягивали к себе, как янтарь притягивает солому, — принадлежали мудрецу, который на редкость в ладу со всем окружающим и поэтому всегда умеет его изменить в надлежащую сторону.
