— Пленник теперь? Раб? — спросила девушка с сочувствием, которого не ожидала от самой себя.
— Не совсем. Здесь таких, как я, не любят, но сильно побаиваются. Жрец их, варашло, считается ни мужчина, ни женщина. Хочет — жену берёт, хочет — мужа. А знахарь — тот же колдун. Я, правда, только учусь.
— Джиз, как думаешь, что со мной будет?
И сама поморщилась — вырвалось такое. Размякла от одного вида этого полумужа, от одного того, что понимает его беседу. Как ни силилась вникнуть в окружающие стоны и тарабарщину, — никак не могла.
«И стыдно».
Но он с готовностью ответил:
— Может быть, пошлют на стены. Велено укреплять, с кочевьем идут те, кто знает как. Ценные пленники. Может быть, ждут, пока окрепнешь, чтобы поговорить. Невольники говорят новым хозяевам — бесноватая ты была по молодости. Не хотела принять свою исконную долю.
— Ты меня с собой самим, часом, не спутал?
Он вроде как немного обиделся:
— Спросила, доверилась — так терпи правду.
Когда Алка поправилась настолько, что стала сама добираться до котла с едой и зловонной кадки, Джизелла стал подходить реже. А поскольку раненых в этом подобии госпиталя становилось всё меньше, то и за порог не так часто переступал.
Но однажды они со знахарем явились к ней оба.
— Слушай, Альги, чего Берток хочет. Ты своё дело сделала нечисто — кисть от запястья отсекла только наполовину. Гниёт теперь, и зараза тронулась выше. Надо резать. Дурмана на всё не хватит, вот Вираг, молодой вождь, и говорит: позови чужую варашли, её голос услышать хочу.
— Я не ворожея, — воспротивилась Алка.
— Кто ж ещё? — усмехнулся Джиз. — Девица-воин. Сошедшая с пути. Иди лучше добром — лиха не будет. А не захочешь — силком приведут. Хоть такого и сам Вираг не желает.
Её подхватили под руки с обеих сторон. Подняли с пола и повели в соседнюю комнату.
Здесь был лишь один человек — распростертый на подобии узкого стола и привязанный. Рядом на особом табурете покоилось нечто, сильно напоминающее орудия пыток, скляницы и тряпки.
Алка посмотрела туда с ужасом — предводитель осады и штурма, тот, кто велел поджечь ворота крепости и собирался вырезать жителей. Но перед ней был совсем юноша, смуглокожий, светловолосый, нагой по пояс. Правая рука, в лиловых пятнах гангрены едва ли не по самый локоть, была устроена отдельно, на чём-то вроде козел, серые глаза бессмысленно глядели в потолок.
— Леч а фейебен эс енекелни хельезираж, — велел Берток и взял в руку нож. Окунул с сосуд с аракой.
