— Ничего, ничего, — продолжал Ленин, улыбаясь, — хорошо, со всяким революционером это может случиться.
«А пульса все нет и нет», — добавлял Розанов…
Пришедший к раненому Луначарский смотрел на него испуганно и с жалостью.
— Что же, любоваться нечем, — сказал ему Ленин. — Штука неприятная.
Увидев жену, Ленин неловко попытался успокоить ее:
— Ты приехала, устала. Поди ляг.
«Слова были несуразны, — вспоминала она, — глаза говорили совсем другое: «Конец».
Потом он попросил:
— Вот что, принеси-ка мне стакан чаю.
— Ты знаешь ведь, — отвечала Крупская, — доктора запретили тебе пить.
«Хитрость не удалась. Ильич закрыл глаза: «Ну иди»».
Ленин попросил оставить его наедине с врачом и спросил напрямик:
— Скоро ли конец? Если скоро, то скажите мне прямо, чтобы кое-какие делишки не оставить… Нужно смотреть правде в глаза, какой бы горькой она ни была.
Раненое легкое целиком заполнилось кровью. «Нужно сознаться, — писал потом Розанов, — что в этом кровоизлиянии и в этом упадке сердечной деятельности виноват был во многом и сам Владимир Ильич, который, может быть, желая поднять настроение у окружающих, может быть, немного бравируя своим крепким организмом, после ранения не позволил себя внести, а сам поднялся к себе наверх, на 3-й этаж, и здесь уже свалился».
Крупская сама зашивала простреленное в нескольких местах пальто мужа. «Я сама штопала эти дырочки, — вспоминала она. — Ведь пальто было одно у Ильича. Я штопала в те дни, когда Ильич был очень болен и никто не мог сказать, придется ли ему снова надевать это пальто… Я штопала ночью. Не знаю, чего было больше на этих штопках, стежков или моих слез, которые все капали и капали…». Потом Ленин с улыбкой спросил у жены, плакала ли она. «Все отнекивалась, а потом как-то созналась, что плакала… Ильич тогда громко рассмеялся и в первый раз попробовал запеть. Врачи были в ужасе. С этого дня он начал серьезно выздоравливать…» А пальто Ленина, простреленное и зашитое, приобрело теперь совсем убогий вид. «Пальто его обращало, — вспоминал 1920 год большевик Николай Угланов, — действительно на себя внимание. Старое, изношенное, разорванное около воротника и вдобавок ватное, а ведь дело-то было в июле, стояла жара».
«Зачем мучают, убивали бы сразу». Большевик Владимир Бонч-Бруевич вспоминал Ленина сразу после покушения несколько иначе: «Он открыл глаза, скорбно посмотрел на меня и сказал:
— Больно, сердце больно… Очень сердце больно…»
Очевидно, заполненное кровью левое легкое давило на сердце, вызывая боль.
