«Шахматы чересчур захватывают». «Ярче всего натура Ильича, как прирожденного спортсмена, сказывалась в шахматной игре», — писал П. Лепешинский. Он оставил и более подробное описание одной из партий Владимира Ильича — но не движения фигур по доске, а поведения игроков. «Помню, — вспоминал он (еще при жизни Ленина), — между прочим, как мы втроем, т. е. я, Старков и Кржижановский, стали играть с Ильичем по совещанию… И, о счастье, о восторг, Ильич «сдрейфил»!.. Ильич терпит поражение. Он уже потерял одну фигуру, и дела его очень неважны. Победа обеспечена за нами.
Рожи у представителей шахматной «Антанты» — веселые, плутовские, с оскалом белых зубов и все более и более ширятся… Враг сидит в застывшей позе над доской, как каменное изваяние, олицетворяющее сверхчеловеческое напряжение мысли. На его огромном лбу, с характерными «сократовскими» выпуклостями, выступили капельки пота, голова низко наклонена к шахматной доске, глаза неподвижно устремлены на тот уголок, где сосредоточен был стратегический главный пункт битвы…
По-видимому, если бы кто-нибудь крикнул тогда: «пожар, горит, спасайтесь…», он бы и бровью не шевельнул. Цель его жизни в данную минуту заключалась в том, чтобы не поддаться, чтобы устоять, чтобы не признать себя побежденным. Лучше умереть от кровоизлияния в мозг, а все-таки не капитулировать, а все-таки выйти с честью из затруднительного положения…
Легкомысленная «Антанта» ничего этого не замечает.
Первым забил тревогу ее лидер.
— Ба-ба, ба-ба! да это что-то нами непредвиденное, — голосом, полным тревоги, реагирует он на сделанный Ильичем великолепный маневр. — Гм… гм… це дiло треба розжувати, — бормочет он себе под нос.
Но, увы, разжевать нужно было раньше, а теперь уже поздно… С этого момента их лица все более и более вытягиваются, а у Ильича глазки загораются лукавым огоньком. Союзники начинают переругиваться между собою, попрекая друг друга в ротозействе, а их победитель весело-превесело улыбается и вытирает платком пот со лба…»
Вообще Владимир Ильич относился к Лепешинскому («товарищу Олину») по-дружески, но, видимо, считал его излишне склонным к покою и созерцанию. Ленин замечал: «В товарище Олине сидит Обломов, в уменьшенном размере, а все же Обломов».
И, как ни увлекался Ленин спортом, но всегда готов был его оставить для более важных занятий. «Шахматы чересчур захватывают, — говорил он, — это мешает работе… Не надо забывать, что шахматы все-таки только игра, а не дело». Вскоре после Октября 1917 года старые товарищи встречались в Смольном. Это были горячие дни для новой власти, когда противники предсказывали ей скорое и неминуемое падение. Во время этого разговора Лепешинский шутливо спросил: «А что, не сыграть ли нам как-нибудь в шахматишки, а? Помните старые-то времена?»
