Белышев, Лукичев, Курков, Краснов, Неволин, Чемерисов, Хабарев идут в одной шеренге. Белышев бескровно-бледен. Мало кто знал, наверно, что душа его обнажена, незащищена, открыта чужому горю. Может быть, он вспомнил женщину, которая билась о ледяные камни мостовой в тот памятный февральский день? Или перед глазами Белышева был Осипенко с безжизненной синевой на желтом лице?
У Петра Куркова губы сжаты — признак крайнего внутреннего напряжения. Курков ни свет ни заря побывал в доме у Калинкина моста, принес на корабль до шествия свежие номера «Правды». Влажные газеты остро пахли краской.
Курков на палубе вслух читал статью «Наш памятник борцам за свободу». Он впитывал в себя горячие, раскаленные слова о могучем всплеске народного гнева, о натиске геройски восставших против насилия и произвола, о павших в борьбе, и эти слова становились и его словами, и словами матросов, стоявших на палубе.
«Сегодня — день похорон геройских жертв русской революции, сегодня день радостно-скорбного торжества».
Эти слова звучали и жили в нем, когда вместе с товарищами, влекомый людской рекой, Курков приближался к Марсову полю. Уже пламенели кумачом колонны Павловских казарм, уже колыхались траурные ленты на высоких мачтах, уже раздирал душу шопеновский марш. Сводный оркестр, состоящий из кронштадтских моряков, разместился чуть правее братской могилы. В пяти шагах от оркестра матросы увидели почтенного господина, коленопреклоненного, молитвенно кланявшегося.
Конечно, авроровцы не знали, что секретарь этого господина положил на пятна талого снега деревянную плашку, обтянутую бархатом, и что господин этот — военный министр Временного правительства А. И. Гучков.
Не знали авроровцы и некоторых других мужчин, присоединившихся к процессии. Это были только что вернувшиеся из ссылки депутаты Государственной думы большевики М. К. Муранов, А. Е. Бадаев и Н. Р. Шагов. Один из них — широкоплечий, с густыми усами — сказал:
— Ради этого стоило вернуться из ссылки[19].
Гроб с телом Осипенко начал погружаться в люк. Знамена склонились, поникли, орудийный выстрел грянул с Петропавловки, и гул пронесся по городу…
Траурное шествие длилось почти до полуночи. Никто точно не мог определить, сколько людей прошло мимо братской могилы[20]. 184 гроба, обтянутых красной материей, было предано земле[21]. Россия в этот день задумалась: неужели эти жертвы не последние?
Некоторые догадывались, многие знали — не последние!
Тысячи ног мирных манифестантов шаркали по петроградскому булыжнику, на который в июле семнадцатого снова прольется рабочая кровь; слепо мерцали зарешеченные окна в «Крестах» — политической тюрьме, куда бросят в июле Куркова, Масловского и их соратников…
