Когда они ушли примерно на полкилометра от бункера, Бухтояров достал из внутреннего кармана план, крохотный, подробный, тайный. Ощупал какие-то метки на стенах, прочитал знаки, потом свернул направо. Зверев посчитал бы это просто нишей. Но это оказалось пунктом управления и связи. С телефонной трубкой, с колодками штепсельных разъемов, с глазками амперметров. Бухтояров снял трубку, подержал ее секунд десять в руке, потом все же набрал номер на кругляше. Он не представлял себе до конца степени провала. Рисковал. Но все же набрал номер.
Говорил нечто непонятное. Слушал. Затем удовлетворенно хмыкнул, трубку повесил на рычаг, стал набирать какой-то номер на клавишах, похожих на те, что силятся предохранить наши подъезды от злоумышленников. Потом в углу этого непостижимого для Зверева пульта зажглась, замигала красная лампочка. Зверев отщелкал еще что-то на кнопках. А затем просто утопил большую красную колодку.
Взрывная волна аккуратного, очень нужного и своевременного сейчас взрыва замкнула канал. Спецназ остался с той стороны, они с этой. И выход наверх был многовариантен.
…В чистом поле поднялись они на поверхность. Вдали возвышались трубы мертвого завода, бывшей красы и гордости, поодаль этажи панельные, вокруг стрекотали кузнечики. До конечной остановки трамвая им нужно было идти километра два. Зверев был просто разбит. Кожа на ладонях, надорванная, висящая, как тонкая папиросная бумага, разбитое лицо и рассеченная бровь. Внешность по нынешним временам заурядная. Обычное дело. Бухтояров же, опаленный горячим потоком воздуха, тем, который предшествует пламени, был обликом более страшен, но вместе с тем более интеллигентен.
— Юрий Иванович.
— Что?
— У тебя какие-нибудь деньги есть?
— Тысячи четыре.
— Не густо. На-ка. Возьми.
Бухтояров вынул откуда-то изнутри бумажник, тонкий и настоящий. Истинного качества.
Потом он трижды продиктовал Звереву варианты связи, места встреч, пароли для связных. Слова и цифры намертво отпечатывались в памяти Зверева. Он знал, что не забудет ни слова, ни буквы, ни цифры, ни даже интонации. Потом они расстались. Бухтояров уехал одним маршрутом, Зверев другим. Здесь была конечная. Кольцо…
Художник Птица пил чифирь, сидя на полу своей новой мастерской. Это была чудо что за мастерская. Шестистенная комната метров тридцати площадью, а от паркета до лепного потолка так и все пять. Чудесным был и паркет, который только делался прочней от времени и сам собой все выравнивался, становясь подобием невозможного зеркала. В Птице сочеталось множество знаний и навыков, которые составлялись порой в самых причудливых сочетаниях, формах и последовательностях.
