Вот и «восьмерочка» остановилась, распахнула двери, приняла Зверева внутрь. Он сел возле окна, постигая окрестности. На углу Кольцовской и Плехановской, там, где вчера садился, вышел. Потом пошел по правой стороне улицы имени великого теоретика социальных преобразований. Агентство Аэрофлота, бывшая студенческая столовка, а теперь кафе-бульбяная. Театр оперы и балета, памятник вождю ушедшей эпохи. Брусчатка площади. Трава, пробивающаяся между плитами, библиотека. Зверев растрогался. Где-то рядом улица Среднемосковская. Там был пивной бар, а Зверев испытывал желание. Нужно было выпить и именно пива. Вчера, после того, как он долго приходил в себя в объятиях женщины, после того, как медленно, по капле выдавливал из себя крота, опера, охотника и цель, становясь просто Юрой, он пил водку. У воронежской водки был свой, мягкий и уважительный вкус. Ее было много. Несколько бутылок в секретере. Остаток после какого-то юбилея. Просыпаясь ночью, он вставал, нацеживал очередные полстакана, чувствовал теплый комок в желудке, потом пил прямо из трехлитровой банки мятный квас и ложился снова. У него ничего не получалось почти до утра. Она успокаивала его, пыталась разговорить, заморочить, но он сказал себе: если не сможет этой ночью, то не сможет больше никогда. Так и будет скрываться, зачищаться и стрелять. А вот этого не будет больше никогда. Может быть, все вернется в виде должностных обязанностей. А вот так, в тихом доме с яблонями, не будет. И наконец у него получилось. После этого он уже не пил, уснул умиротворенный и счастливый.
Утром сказал измученной им хозяйке, что выйдет прогуляться и будет к обеду. Обед обещал быть сказочным. Но мечта о подвале, где кружки запотелые и какая-нибудь мойва, жирная, с икрой. Там, в бункере, пришлось посидеть на тушенке и хлебе. Теперь вид любой консервной банки вызывал в нем отвращение. А пиво — это жизнь, это солнце, это утоление жажды. Он пива-то по совести давным-давно не пил. Не хотелось ему раньше пива.
Бар был на месте. Мойвы не оказалось. Нашлись дорогие наборы с осетриной, для людей попроще — со скумбрией. Зверев попросил леща и вареных яиц. Принесли отличного, граммов на восемьсот, с каплей жира на надрезе. Он выпил первую кружку залпом. Вторую пригубил, вырезал из леща изрядный фрагмент из самой середины. Когда допил третью кружку, захотелось человеческого общения, и потому пересел за столик, где спорили о гуманоидах.
Итак…
— Кожа серая, вместо носа пипка, ростом в метр, рта нет, так, дырочка, на руках четыре пальца, между ними перепонки.
