* * *
Семь студентов свернули с проспекта 25-го Октября на Лиговку. Горели фонари.
Они прошли через тень, отбрасываемую башней Октябрьского вокзала. Из водосточных труб с шумом падала вода, заливая тротуары. На земле, на каменных плитах, в лужах валялись пьяные. Пьяные хрюкали.
— Нигде, нигде нет такого безобразия. В Западной Европе…
— Вы находитесь не в Западной Европе…
— Вот именно, Крапивин. Вы угадали. Мы находимся не в Западной Европе.
— Дальше?
— В университетских городах Западной Европы имеются публичные дома, прекрасно приспособленные для нужд студенчества. Там нет…
— Друзья, простите мне мои печальные мысли. Нас ждут, возможно, мегеры. Прекрасные мегеры ждут нас. Они предложат нам свои объятия. Полтинник штука. Поцелуями мы будем исчислять содержимое наших кошельков. Гривенник — поцелуй. Нас ждут мегеры. Не придется ли нам, друзья, завязывать себе глаза во время удовольствия? Все ли захватили с собой носовые платки?
— Все.
Проститутки вышли к ним навстречу. Растрепанные (как после сна), полупьяные, небрежно одетые, одинаковые (отличаясь только носами), они остановились. Одна из них отделилась. Подошла к студентам.
— Сорок, — сказал она и, согнув жирную свою спину, не спеша принялась чесать ногу, толстую как полено.
«В Западной…» — подумал студент, любивший говорить о Западной Европе.
Их окружали дома, фонари, тени. Дома, представлялось, столпились вокруг, как любопытные. Дома напирали.
— У меня на сердце стужа, — напевал студент, который предлагал завязывать глаза. — У меня на сердце… У меня на сердце стужа.
— Сорок, — постепенно выпрямляясь, повторила толстая проститутка. — Сорок, мы не возьмем с вас больше. Сами понимаем: скубенты.
— Тридцать, — рядился Крапивин, — тридцать. Больше ни «лимона».
* * *
Дома состояли из одних глухих стен. Очевидно, все окна выходили во двор.
Здесь нельзя было отличить тротуар от мостовой, улица напоминала болото.
Они шли под ручку, осторожно обходя лужи. Он молчал, бессмысленно наблюдая свои ноги, месившие грязь. «О чем я могу с ней говорить».
При свете одинокого фонаря ему все-таки удалось разглядеть её лицо: узкое, с большими глазами.
Вышли на площадь. Трамвайный столб. Огни. Извозчики.
Стоял милиционер, сонно прислонившись к церковной ограде.
Тогда они испуганно повернули назад. Он ускорял шаги, волоча ее за собой. Они почти бежали.
— В таком случае, — сказала она, — пойдем ко мне. Я тут близко. Озяб, миленький? Меня зовут Клеопатра.
«Какое египетское, — подумал он, — имя». Они вошли в калитку полуразвалившегося дома, поднялись в третий этаж.
