Тражук молча присел на камень, а Румаш и тут разговорился:
— Хозяин у тебя состоятельный, дом и двор у него — что надо, а баня по-курному топится. Думаешь, денег не хватает? Культуры нет, — вот в чем дело. Так, мол, живем, как отцы и деды наши жили. Нет, мы не будем так жить, как отцы! Надо и в чувашской деревне все перевернуть. Ты, Тражук, грамотнее меня, чуть до учителя не дотянул. Не думаешь, чай, вечно жить в работниках у богатея!
— Малость поостыли, — прервал его Тражук, как будто все сказанное к нему не относилось. — Айда, зачерпнем воды, окатимся и — можно одеваться.
Вдруг где-то неподалеку послышались женские голоса.
— Кто это? — Румаш прильнул к дырявому плетню предбанника. — Вижу трех русалок. Нагишом вышли из бани, думают, что их никто не видит. Посмотри, Тражук. Через эту дыру хорошо видно.
Тражук попятился.
— Дай послушать, — ухмыльнулся Румаш. — Обо мне идет разговор.
— К Мурзабаю гость приехал, молодой. Не знаешь, как его зовут? — спросила одна.
— Румаш это, сын Сахгара Святого, — хихикнула другая. — Худой, как шывси[12], востроносый, конопатый. По-чувашски говорит чудно: хлеб у него обед, воробей — не серзи, а салагайк.
— Кто это так честит меня? — спросил Румаш. — Видать, боевая девка.
— Да еще какая! Это Кидери, она всегда ходит в баню с невестками Элим-Челима.
— Я им сейчас покажу сына Сахгара Святого. — Румаш выхватил ведро у Тражука.
— Стой, не озорничай! — всполошился он. — Они же голяком…
— И я не в тулупе!
Румаш, стараясь не шуметь, вышел из предбанника и, раздвинув кусты, крикнул:
— Эй, вы, бесперые серзишки! Хотите увидеть оперившегося салагайка, смотрите сюда.
Кидери в испуге выронила ведро. Женщины с пронзительным визгом бросились в баню.
«Ну и Румаш! — подумал Тражук. — Таким же озорником остался».
Тражука и Румаша позвали в горницу пить чай. Угощал гостей сам хозяин, женщины ушли в баню. Тражука удивляло хлебосольство хозяина и бойкость друга. Румаш беседовал с Мурзабаем как равный. Сам Тражук молчал.
— Значит, приказчиком работаешь? — интересовался Мурзабай. — Много платит хозяин?
— У Елимова работаю. Пузо у него — что у той савраски, на которой Тражук прискакал…
— Знаю его. Этот не переплатит.
— Переплачивает, Павел Иванович, не жалуюсь…
— Ох, заливаешь… Не зря у тебя нос веретеном, артист.
— За это самое веретено и переплачивает, — скривил в улыбке губы Румаш. — Старшим приказчиком у Блинова — черкес, чернявый красавец. Не надеется на молодую жену хозяин, за это и платит. И от пригожей хозяйки перепадает мне за то, что ничего не вижу.
