— Ты всерьез?
— Безусловно и совершенно всерьез.
— Тогда сделай милость, выйди вон. А я подремлю еще немного.
— Лучше загодя подымись и приведи себя в порядок, — насмешливо сказал Гелен — Верховная жрица велела передать, что желает побеседовать с тобою после заката. Вероятно, расхвалит за проявленное и достопохвальное целомудрие...
— Так и поступлю, — невозмутимо ответила Мелита. — Но сейчас, пожалуйста, покинь опочивальню. Ты мне противен.
Гелен яростно смахнул на пол драгоценную чашу. Ясно и звонко тренькнули мелкие, разлетевшиеся во все стороны осколки хрупкого, словно яичная скорлупа, розового диорита.
— Умница, — насмешливо сказала женщина. — На острове таких было всего лишь три — у царя, у портового смотрителя и у нас. Поскольку остается две, их ценность, соответственно, возрастает.
Прорычав нечто невразумительное, дворцовый казначей умудрился взять себя в руки, развернулся и выскочил за порог.
Мелита встала с ложа, потянулась, накинула полупрозрачную эксомиду. Позвонила в серебряный колокольчик, дождалась появления служанки.
— Отнеси в купальню полотенце и свежую одежду. Я появлюсь через несколько минут.
Грациозная, тоненькая девушка улыбнулась, молча кивнула, вышла.
Мелита присела на краешек постели, уперла подбородок в ладони, устремила рассеянный взгляд прямо перед собою, туда, где на лазуритовой стене склонял голову разъяренный, бешено мчащийся бык, изображенный густыми, сочными мазками охры.
И беззвучно расплакалась.
* * *
Своим чередом продолжалось в огромном Кидонском дворце праздничное пиршество, описывать которое ни к чему, ибо все пиры сходного свойства, по сути, одинаковы.
Несчетные перемены вин и яств, несметное множество сотрапезников, бесконечные здравицы в честь новобрачных, постепенно коснеющие от выпитого языки, более или менее связные беседы, хохот, веселье... Да и прямого отношения к нашему рассказу торжество это не имеет.
Пускай радуются и насыщаются ликующие царедворцы, воины, слуги; пусть от души радуются чиновники и сановники, сбиваются с ног утомленные кравчие, мечутся запыхавшиеся виночерпии. Пускай ломятся роскошные столы, пылают сотни светильников, струится в окна свежий вечерний бриз...
Ничего особенно любопытного, сколько-нибудь занимательного не случилось на этом пиру.
Пускай надрываются музыкальные инструменты, упорствуя в стремлении хоть как-то пробить мелодию сквозь нестройный гул и шум праздника. Пускай вовсю стараются местные и заморские плясуны, до которых уже навряд ли есть малейшее дело даже сладострастнейшим вельможам, оглушенным виноградной лозой до полубесчувствия и полного безразличия к предлагаемым на обозрение прелестям. Пускай Арсиноя мечет игривые взгляды на Идоменея и Ифтиму поочередно, а молодой царь беззастенчиво пожирает глазами раскрасневшуюся Аспазию...
