— Динь... Динь... Динь...
На мгновение сжав кудрявую голову Ифтимы ляжками, Арсиноя приподнялась, уперлась в покрывало маленьким локтем и мягко отстранила женщину. Уселась в позе та-кеметских писцов, раздвинув колени, скрестив ступни у самих ягодиц. Слегка откинулась, оперлась на выпрямленные руки.
— Пока довольно, Ифти... Эй, послушайте, что с вами такое?
Царица полюбопытствовала не без причины.
Обе женщины приоткрыли рты и замерли.
Арсиноя обращалась к ним по-египетски. Бегло и с довольно чистым произношением.
Ифтима сглотнула.
Элеана похолодела.
Ибо два часа назад, возведя обнаженную девочку на ложе, они совершенно спокойно учинили в ее присутствии последний беглый совет. И, разумеется, говорили безо всяких обиняков и околичностей.
— Ты знаешь язык роме? — бесцветным голосом вопросила верховная жрица.
— Ну, конечно!
— Откуда?! — произнесла Элеана, чувствуя, как противно слабеют и подгибаются ноги.
— Флейтистка Нофрет... — выдавила ошарашенная Ифтима.
Арсиноя весело расхохоталась:
— Хитрюги эдакие! Вы же всегда говорите на египетском при детях и слугах, чтобы никто не понял, чего им не положено. А Нофи со мной дружила, вот и научила потихоньку... Это был наш большой-большой секрет!
Кемтское просторечие служило, разумеется, едва ли не вторым языком острова, где постоянно сновали купцы и корабельщики, приплывшие из Черной Земли. Однако народный диалект, во-первых, разительно отличался от правильного, «фараоновского» языка, а во-вторых, использовался лишь незнатными горожанами да моряками. Во дворце, обитателям коего не предвиделось нужды якшаться со всякой сволочью, наставляли только правильной, изысканной речи, употребляемой вельможными послами, писцами, врачевателями.
И только начиная с пятнадцати лет, ибо несозревшие умы, предназначенные распоряжаться народными судьбами, надлежало всячески оберегать от соприкосновения с культурой, процветавшей в буквальном смысле на человеческих костях.
— Она владела чистым роме? — недоверчиво подняла брови Элеана.
— Выросла при дворе гелиопольского номарха, — с горечью обронила Ифтима. — Какая же я дура...
— Не смею спорить, — сухо сказала жрица.
Карать Нофрет было бы несправедливо, и уже не представлялось возможным: неделю назад искусница, затосковавшая по родине и потрясенная судьбой царской четы, покинула Крит.
Впорхнула Алькандра. Недоуменно и выжидающе остановилась посреди спальни.
Арсиноя с любопытством созерцала всеобщее замешательство.
