Наташин голос закипел звоном. И сама она презрительно напряглась, готовая вспыхнуть при любом ответе. Но Петр не ответил.
Двое сидели у притускленной золой горки углей и, перекипев, молча думали каждый о своем.
Третий шагнул на пятачок света трудно и неожиданно. Сбросил со спины вязанку когтистых, разрисованных лишайниками сучьев, посетовал:
— Наталья Михайловна, Петро, что вы с костром-то?
— Заговорились, Костя, совсем из виду упустили, — одними губами улыбнулась Наташа.
— Ясно, — Константин широкими, косыми взмахами бил топором по сучьям. — Ну, ничего, сейчас заживем.
Он, этот третий, слышал все. И он был благодарен Наташе за то, что слышал. А на Петра он почему-то не сердился. Впрочем, может, и сердился бы, веди себя Наташа по-иному.
И вот трое, которым по всем таежным законам следовало быть близкими друзьями, разъединились. Петр считал себя обиженным и не скрывал этого. К Наташе он обращался подчеркнуто официально и только по делу. Наташа пожимала плечами, отвечала так же официально и при этом чуть-чуть выдвигала нижнюю губу. Весь вид ее кричал: «Ну и злись, пожалуйста. Мне абсолютно всеравнешенько». С Константином Петр старался быть веселым и обычным, но из этого ничего не получалось, потому что, как Петр ни шутил, он все время думал: «Слышал или не слышал?» И, глядя в отчужденное лицо Константина, уверялся: слышал. От этой уверенности шутки стыли на языке и сползали с него принужденно, сползали только потому, что без них, даже таких, жизнь сделалась бы совсем невыносимой.
Для Константина отношения с Петром не значили ничего. Ему было безразлично, существует этот человек или не существует, дружелюбен он к нему или нет. Это ведь в сущности ничего не меняло. В их походе была Наташа. Первая девушка, для которой Константин что-то значил. И поэтому она значила для него еще больше. Сказать он этого ей не мог, но очень хотел, чтобы она все поняла сама.
Перед очередным переходом он жил настороженным ожиданием. Едва Наташа успевала сказать обычное: «Ну, мальчики, пора», он торопливо подтягивал к себе рюкзак, складывал в него самое обременительное: пробы и продукты. Его не интересовало, что понесет Петр. Но Наташе он не оставлял ничего тяжелого. Палатка и посуда. Все. Как-то Наташа недовольно сказала: «Тяготы, так сказать, на всех поровну». При этом она смотрела на матовый кусок кварца, и Константину казалось, что она сердится. Но он все-таки не принял ее замечания. Всунул руки в широкие, простроченные лямки, выжидательно взглянул на Наташу:
