Разговор, разговор! Как ты порой нужен и как тебя в то же время боишься. Кажется, совсем к тебе подберешься, но еще тысячу раз подумаешь, начинать или нет. А вдруг пойдешь ты не так, как хочется, вдруг обернешься беспощадной своей стороной, и станет после тебя так больно и горько, как бывает больно и горько здоровому человеку, узнавшему, что здоровье его — видимость, а на самом деле он неизлечимо хвор. Если бы ты, разговор, всегда трафил, был легким и безоблачным. А то ведь… Поневоле тысячу раз подумаешь.
Вот тебе, Петро, и случай. Ждал ты его, ждал, а оно, видишь, как вышло. Пошел с вами Константин, и запуталось все таким узелком, который не развязать, не ослабить. Разрубить можно, не развязать. А рубить боязно. Смотрит Петр на облетевший костер, суровеет лицом, кусает губы. За костром — Наташа. Сидит, уперев подбородок в колени, жует былинку, на крутом лбу полукольцом застыл выбившийся локон. Этот часто выбивающийся локон придает Наташиному лицу задорное выражение. Такое выражение очень нравится Петру, а Наташу приводит в негодование. Обычно она ворчит на локон и забирает его под косынку. Но сейчас Наташа жует былинку, и, видимо, совершенно не замечает локона. Она знает, о чем хочет говорить с ней Петр, знает, что ответит ему. Можно, конечно, выбрать для ответа другие слова, смягчить впечатление, но к чему? Он обязан понять ее, не поймет — его беда. Мужчина, в конце концов, должен быть мужчиной. Она ждет. Он молчит. Сколько же он может молчать?..
— Петр.
— Ты что, Наташа?
Он не встрепенулся, не поднял головы даже. Голос его безучастен и вид какой-то несуразный, вид обреченного. Такой же несуразный, как длинная, безголовая Петрова тень. Безголовая потому, что костер немощен, и темнота тугим кольцом сжимается вокруг двоих.
— Слушай, Петр, мы же друзья…
— О чем ты?
— Ты знаешь о чем.
— Знаю. — Он решился наконец. Тень дергается, становится длинней. Петр придвинулся к костру и ворохнул его обгорелым сучком. Костер удивленно заворчал, пыхнул искряным снопиком. — Знаю. Я совсем не понимаю… Многого я не понимаю…
— Дань самокритике?
В обычное время Петр прошелся бы по поводу карманной остроты, но сейчас он ворошит сучком в костре и молчит. Потом говорит просительно:
— Только давай без шуток.
— Давай.
Ничего хорошего не обещает Петру такое начало. Но, как говорится в книге «Крылатые слова», которую Петр считает своей настольной, «жребий брошен». К тому же «все к лучшему в этом лучшем из миров». Это — опять оттуда же.
