Потом пришел вокзальный мент и, обнюхав парня, сказал, что он наркоман и что мне крупно повезло, что рядом было столько сильных мужиков. Наручников у мента не было и проводница дала ему веревку, которой связали руки и ноги парня. Потом подъехала санитарка и его забрали. Когда его выносили он уже очнулся, но видимо кураж из него вышел, потому что глаза его стали совсем другими.
Я посмотрел-посмотрел, пошел умыться, покурил еще, а тут и поезд тронулся, а я пошел спать — сил у меня больше не было.
Сергей Иванович удивился, где я так сильно охрип? Вроде бы не холодно! А я рассказал ему правду только через день, когда ужас от происшедшего выветрился из меня.
Как-то раз, я возвращался вечерним поездом из Минска. Стоял июль — макушка лета. А мы закрывали второй квартал и пришлось ехать во время отпуска. Ночи были короткие, дни длинные и светло почти до полуночи. Поэтому, несмотря на то, что поезд отходил часов в десять вечера, да и отъехали мы от Минска достаточно далеко — почти на целый час, то, что происходило за окнами было, может не так хорошо, но видно.
Я стоял у окна, где-то в середине вагона. В купе идти не хотелось, там было душно и жарко — окна, из боязни простудится нежарким летом, попутчиками не открывались, а ночная прохлада только спускалась на землю. Часа через два-три после отправления купе обычно продувалось и там становилось уже достаточно комфортно. В ожидании этого, я коротал время, разглядывая пейзаж за окном.
Не знаю почему, но Белоруссия мне всегда казалась какой-то более красивой, чем Россия. Сейчас я понимаю — не более красивой, а более ухоженной. Земли мало, людей много, поэтому ни один клочок земли не обойден человеческим вниманием. А у нас можно проехать сутки-другие и видеть в окно только дикий лес, да бурелом. Это тоже по-своему красиво, но такую красоту надо понимать, даже не понимать, а чувствовать, и сердцем, и душою. А я был молод и не во всем еще разбирался в жизни15.
15 Сейчас я стар, но все так же мало разбираюсь в жизни.
Я наслаждался красотою Белорусской земли. Особенно меня восхищали их хутора, как мне казалось, затерянные на широких просторах полей. Вот смеркается за окном — синева заливает пейзаж, понемногу расплываются контуры деревьев, пригорков, лесов… и вдруг… маленький теплый одинокий огонек на иссиня-черном фоне! Там — жизнь! Кто-то ужинает, а может быть готовится ко сну или собирает инструмент для завтрашней работы. Кто его знает — может быть даже собирается идти по этой бескрайней темноте на ночной клев, чтобы не остаться назавтра без обеда. Сплошные догадки… Верно только одно: там — жизнь, там — люди! И, не знаю, как у других, а у меня, при взгляде на подобную картину, всегда возникало какое-то щемящее чувство одиночества. Сосало под ложечкой так, как будто бы я остался один-одинешенек на этой огромной планете и никогда, никогда не увижу своих соплеменников.
