Тут в ворота словно осадным бревном грохнули. Да не простым бревном, а в десять обхватов. Раз, другой…
На третьем ударе треснула железная балка, словно хворостина, распахнулись тяжкие ворота, а за ними — никого.
«Это меня, видать, звездный свет ослепил после долгого темного сидения, — решил царь Каламут. — А Смерть, поди, после третьего удара вся на мелкие крохи рассыпалась».
Так он себя успокоил и поближе к воротам подошел. Никого. Глянул вниз — что там такое, вроде суслик, только белый.
Присмотрелся — а это Смерть и есть. Правда, малюсенькая, зато все при ней — и белый саван, и острая коса, и весы, на которых срок жизни измеряется.
Занес царь Каламут над ней ногу, чтобы раздавить, а она увернулась и пищит:
«Убери ногу, старый дурак, я не за тобой — за канарейкой твоей явилась!»
Он так и застыл с поднятой ногой, а Смерть прошмыгнула внутрь, разломала клетку, схватила канарейку за крыло и потащила за собой куда следует. Песню при этом горланила глумливо:
Раз поет, два поет,
Помирает и поет —
Канареечка жалобно поет!
А Каламут Девятый после того в своем опустелом царстве еще до-олго жил — насилу собственной Смерти дождался…
— А скажи-ка нам, небораче, кого ты над омутом дожидаешься?
Владимир Короленко
Последние слова богатырь договаривал уже во сне, но так он за день устал и душой и телом, что в дремоте ему никаких вещих знамений не привиделось.
Только тело до света само поворачивалось у костра, грея то один бок, то другой. Веток для лежбища он наломать не удосужился, да и не надо было здесь ветки ломать.
Утром, при солнечном лике, место ночлега уже не казалось зловещим. Кроме того, какая-то добрая белка притащила оставшуюся от зимы пригоршню орехов и снизку сушеных боровиков. Орехи не все пропали, а грибы, хоть и без соли, пошли за милую душу.
«Должно быть, платок и впрямь удачный», — подумал Жихарь, прислушался, определил родник и вволю напился. Разворошил кострище, убедился, что все прогорело дотла и даже в случае ветра пожару не быть. Потом, как и собирался, пошел вниз, вдоль ручья.
Зиму-то Жихарь проспал, но знал от людей, что была она лютой, поэтому Ярило изо всех сил старалось согреть землю. Дышалось вольно, был богатырь свободен от всех долгов и обязательств; даже имя свое теперь только он один и ведал. Стал равен зверю, птице, комару…
…К реке его ручей, противу ожидания, не вывел, а вывел к небольшому озеру, тоже знакомому и носившему некогда название Гремучий Вир. Озеро, насколько он помнил, было глубокое и богатое рыбой, даже старая рыбачья избушка стояла на берегу, но в ней никто уже не жил с тех пор, как поселился тут озерский водяник по прозвищу Мутило.
