Антракт перед четвертым действием имеет форму марша. Здесь изображена толпа предводимого Холмским войска, которое, узнав замысел его сделаться независимым принцем, оставляет его и уходит со своими воеводами. Трио марша представляет перешептывание, смутные речи народа, собравшегося на псковском вече и также взволнованного громовою вестью. Антракт заключается картиною как бы уходящего вглубь, бегущего прочь со сцены народа и войска.
Наконец антракт перед пятым актом представляет Холмского одного, в его страстном отчаянном монологе с самим собою, в ту минуту, когда все горделивые надежды и ожидания любви и величия разрушились и перед ним разверзается страшная безвыходная пропасть вместо того лучезарного будущего, о котором он так самоуверенно мечтал. Сцена или монолог этот — одно из высших созданий в жизни Глинки-лирика; но он не захотел остановиться на диссонансе истерзанной страдающей души и заключил антракт свой (ас ним и все свое создание) несколькими примирительными тактами какой-то апофеозы блаженства и успокоения.
Увертюра всего творения открывается чем-то вроде марша с тяжелыми, величественными ритмами и переходит от образа задумчивого, мечтающего Холмского к патетическому изображению влюбленной еврейки Рахили, рассказывающей в полусумасшествии пророческий сон о своей смерти:
Я видала его,
Жениха моего,
В тихом сладостном сне,
Где-то в райской стране…
И в волнах голубых,
Мой ужасный жених,
Я любила тебя
И проснулась, любя…
Песня эта в формах глубочайшего и совершеннейшего искусства сплетается с веселою песнью няни Ильинишны:
По временам является величественный патетический образ Холмского, и увертюра кончается замираниями его сердца, вздохами погибающей красавицы-еврейки, тщетно любившей его и не заслужившей даже его взгляда посреди порывов его страсти к другой и упоительного мечтания о царстве и власти.
Таково вкратце содержание увертюры и антрактов. Красоты и совершенства художественной фактуры этого великого произведения, принадлежащего к той эпохе, когда создавались гениальнейшие нумера «Руслана и Людмилы», готовят неисчерпаемые удовольствия для тех, кто в состоянии понимать настоящую музыку. Будем надеяться, что их найдется у нас немало и что благодаря им музыка Глинки к «Холмскому» займет, наконец, в нашем понятии то место, которое в глазах всех музыкантов занимают бетховенские увертюра и антракты к «Эгмонту».
1857 г.
