Мотивы «пріятія жизни», проявляющіеся у Ѳ. Сологуба въ творчествѣ послѣдняго времени, тоже встрѣчались еще въ самомъ началѣ этого творчества; уже давно онъ стремился не отринуть міръ, а сказать ему «да», не измышлять Дульцинею, а взглянуть на Альдонсу. «Благословляю, жизнь моя, твои печали»? этотъ примирительный мотивъ идетъ въ творчествѣ Ѳ. Сологуба отъ самыхъ первыхъ его произведеній. Его сердце
…жаждетъ воли
Ненавидѣть и любить,
Изнывать отъ горькой боли,
Преходящей жизнью жить;
поэтъ «доволенъ настоящимъ? полднемъ радостнымъ и тьмой»; онъ увѣщаваетъ насъ любить жизнь, «дней тоской не отравляя, все вокругъ себя любя», онъ «съ міромъ тѣснѣе сплетаетъ печальную душу свою»… (изъ второй книги стиховъ). И мотивы эти проходятъ черезъ все творчество Ѳ. Сологуба, рядомъ съ мотивами отрицанія міра, рядомъ съ настроеніями скорби и отчаянья; любовь къ жизни и ко всему земному такъ же присуща Ѳ. Сологубу, какъ и другія уже знакомыя намъ настроенія. Въ третьей и четвертой книгѣ стиховъ мы снова и неоднократно встрѣчаемся съ этими мотивами пріятія міра и жизни. Вольный вѣтеръ поеть нашему автору «про блаженство бытія»; поэтъ чувствуетъ свою неразрывную связь съ землею и со всѣмъ земнымъ, ибо
Возставилъ Богъ меня изъ влажной глины,
Но отъ земли не отдѣлилъ.
Родныя мнѣ? вершины и долины,
Какъ я себѣ, весь міръ мнѣ милъ.
Онъ принимаетъ весь міръ въ его цѣломъ, не отвергая ничего, онъ торопится принять его, пока еще есть время:
Я люблю мою темную землю,
И въ предчувствіи вѣчной разлуки
Не одну только радость пріемлю,
Но, смиренно, и тяжкія муки.
Ничего не отвергну въ созданьи…
Такъ говорилъ поэтъ еще на рубежѣ между девяностыми и девятисотыми годами, до періода своего воинственнаго солипсизма и абсолютнаго самоутвержденія. Теперь, стоя въ концѣ этого періода, въ самое послѣднее время Ѳ. Сологубъ снова выдвигаетъ впередъ этотъ мотивъ своего творчества, это пріятіе міра и жизни. Конечно, это не значитъ, чтобы поэтъ отказался творить легенду: романтическія черты творчест-ва Ѳ. Сологуба настолько опредѣленны, что онъ не погаситъ ихъ въ себѣ никакимъ пріятіемъ міра; никогда поэтъ не разстанется со своей Дульцинеей Тобозской… Но въ то же время онъ не отвергаетъ, а принимаетъ и реалистическую Альдонсу, онъ не хочетъ ограничиться однимъ рѣзкимъ «нѣтъ», однимъ категорическимъ отрицаніемъ міра. «Я хочу быть покорнымъ до конца,? говоритъ Ѳ. Сологубъ въ знакомой уже намъ статьѣ „Демоны поэтовъ“,? я влекусь нынѣ къ тому полюсу поэзіи, гдѣ вѣчное слышится да всякому высказыванію жизни. Не стану собирать въ одинъ плѣнительный образъ случайно-милыя черты, не скажу:? „нѣтъ, не козломъ пахнетъ твоя кожа, не лукомъ несетъ изъ твоего рта, ты свѣжа и благоуханна, какъ саронская лилія, и дыханіе твое слаще духа кашмирскихъ розъ, и сама ты Дульцинея, прекраснѣйшая изъ женщинъ“. Но покорно признаю: „да, ты Альдонса“. Подойти покорно къ явленіямъ жизни, сказать всему да, принять и утвердить до конца все являемое? дѣло великой трудности»… Это уже не тотъ Сологубъ, который утверждалъ когда-то: «я съ тѣмъ, что явлено, враждую»; теперь онъ, не отказываясь отъ міра своей фантазіи, въ то же время не отвергаетъ и окружающаго его міра. Всякое истинное творчество, по мнѣнію Ѳ. Сологуба, должно быть сочетаніемъ «да» и «нѣтъ», реализма и романтизма или, какъ ихъ называетъ Ѳ. Сологубъ, ирояическихъ и лирическихъ моментовъ. «Лирика всегда говоритъ міру нѣтъ, лирика всегда обращена къ міру желанныхъ возможностей, а не къ тому міру, который непосредственно данъ»; «иронія», наоборотъ, всегда говоритъ міру да и всегда обращена лицомъ къ міру непосредственно даннаго; лирика рисуетъ намъ Дульцинею, иронія описываетъ Альдонсу. Сочетаніе этихъ элементовъ является признакомъ всякой истинной поэзіи; въ видѣ примѣра Ѳ. Сологубъ указываетъ на героиню своего романа «Тяжелые сны»? Нюту Ермолину, которая «приняла міръ кисейный и міръ пестрядинный» и стала «дульцинированной Альдонсой»… И Ѳ. Сологубъ тоже хочетъ принять оба эти міра. Онъ продолжаетъ говорить нѣтъ данному міру для того, «чтобы восхвалить міръ, котораго нѣтъ, который долженствуетъ быть, который Я хочу»; онъ не отвергаетъ Дульцинею, но въ то же самое время онъ не отвергаетъ и Альдонсу. Онъ стремится къ сочетанію обоихъ элементовъ. И если въ своей Нютѣ Ермолиной онъ хочетъ видѣть, по его же выраженію, «дульцинированную Альдонсу», то въ одномъ изъ послѣднихъ своихъ произведеній, въ трагедіи «Побѣда смерти», онъ выводитъ на сцену «альдонсированную Дульцинею»… Въ прологѣ къ этой трагедіи, озаглавленномъ «Змѣиноокая въ надменномъ чертогѣ», мы имѣемъ передъ собою въ качествѣ дѣйствующаго лица съ одной стороны «Альдонсу, именуемую королевою Ортрудою», а съ другой? «Дульцинею, именуемую Альдонсою»… Дульцинея эта носитъ воду, моетъ полы и всѣ считаютъ ее крестьянской дѣвкой Альдонсой и бьютъ ее; а она все ждетъ поэта, который «увѣнчаетъ красоту и низвергнетъ безобразіе»… Донъ Кихотъ въ Альдонсѣ видѣлъ Дульцинею; здѣсь, наоборотъ, Дульцинею принимаютъ за Альдонсу… И поэтъ долженъ увѣнчать красоту, не видную подъ маской обыденности, онъ долженъ увѣнчать, воспѣть, полюбить «истинную красоту этого міра, очаровательницу Дульцинею во образѣ змѣиноокой Альдонсы»…
