Отправились мы съ Анютой. Я съ того разговора, какъ вамъ передалъ, не видался съ Анфисой Даниловной. Перемѣнилась-таки она! И не то, чтобы похудѣла или пожелтѣла, — ужъ больше худѣть и желтѣть, какъ послѣ братниной смерти, ей было нельзя, — а какъ-то поглупѣло у ней лицо. Вотъ видѣли у святыхъ вратъ блаженненькіе сидятъ, милостыни просятъ? Такъ на нихъ стало похоже. Мы говоримъ съ нею, а она — и не разберешь — слушаетъ или не слушаетъ… улыбается, глаза — то въ одну точку уставитъ, какъ быкъ на прясло, то — и не догадаешься, куда она ихъ правитъ: знай — перебѣгаетъ безъ толку взглядомъ съ вещи на вещь. У меня дядя запоемъ пилъ, такъ у него точно такой же взглядъ бывалъ, когда ему черти начинали мерещиться!.. И никогда у нея прежде не было этой манеры ротъ разѣвать; а теперь, — чуть замолчитъ, да задумается, — глядь, челюсть и отвисла… Смотрю я на нее — чуть не плачу: такая беретъ меня жалость! дѣвица-то ужъ больно хорошаго нрава была!
Пообѣдали мы честь честью, — потомъ перешли въ гостиную, Анфиса Даниловна съ Анной Порфирьевной плетутъ бабьи разговоры, а я по комнатѣ хожу, дѣлаю моціонъ; такая ужъ у меня привычка, чтобы прохаживаться, поѣвши. Пощупалъ я ручку на двери въ распроклятый этотъ кабинетъ: заперто. То-то! — думаю, — такъ-то лучше: сны снами, а запираться не мѣшаетъ: тогда, пожалуй, не будутъ и стулья опрокидываться, и карандаши падать со стола…
Но только, что я это подумалъ, слышу, что за дверью какъ будто шорохъ какой-то, — не то шепчутся, не то смѣются… Я и сообразить не успѣлъ, въ чемъ дѣло, какъ вдругъ въ кабинетѣ — звонокъ, да порывистый такой, съ раскатомъ, точь въ точь, какъ покойникъ звонилъ… Меня, знаете, такъ и отшибло отъ двери, а Анфиса Даниловна вскочила съ мѣста:
— Что это? что это?..
Машетъ руками, глаза изо лба выпрыгнуть хотятъ — бѣлые совсѣмъ, прозрачные, какъ стекло… Сколько, кажись, не было у нея крови въ тѣлѣ, вся прилила къ лицу, и сдѣлалось оно отъ того совсѣмъ синее; на шеѣ жилы вздулись, какъ веревки.
А звонокъ вдругорядь… въ третій разъ… потомъ — бухъ о дверь! словно съ сердцемъ бросили его; звякнулъ и замолчалъ.
Какъ вскрикнетъ наша барышня:
— Ваня!.. иду!.. сейчасъ!.. Ваня!..
Подбѣжала къ двери, вынула ключъ изъ кармана, а въ замочную-то скважину попасть и не можетъ… ткнула раза два мимо, застонала, да и упала прямо лицомъ на дверь… Тутъ ей и смерть приключилась. Анатомили ее потомъ: умерла, царство ей небесное, какъ разъ тою самою мудреной болѣзнью, что докторъ насъ предупреждалъ…
