Шесть лунъ родилось и умерло; родилась и созрѣвала седьмая. Тогда жрецъ сказалъ стражу-звѣролову:
— Ударь въ щитъ, чтобы собрались люди и слышали, что скажетъ имъ Вендъ.
И, когда, на звукъ щита, сошлись горцы-бѣженцы, жрецъ вывелъ къ нимъ Венда изъ пещеры и сказалъ:
— Вотъ вождь, котораго вы просили у боговъ. Мы со стражемъ-звѣроловомъ нашли его въ первую ночь таинственной звѣзды, озаряющей востокъ. Шесть лунъ онъ былъ моимъ гостемъ, и я скрывалъ его въ своей пещерѣ. Теперь возьмите его: онъ вашъ! — но преклонитесь предъ нимъ, ибо онъ избранникъ свѣтилъ, въ ночи блуждающихъ надъ нами по неизмѣннымъ небеснымъ путямъ.
Такъ какъ горцы очень изумились и молчали, то Вендъ выступилъ впередъ и сказалъ:
— Не для того скрывался я шесть лунъ въ жилищѣ мудрѣйшаго изъ васъ, о люди горъ, не для того учился вашему языку, чтобы теперь молчать предъ вами, кто я и какъ попалъ къ вамъ. Моя страна далеко — къ югу отъ вашей. У васъ тепло — у насъ жарко. У васъ растетъ пинія и магнолія — у насъ пальмы и бананы. У вашихъ горъ снѣгъ серебритъ только чубы на макушкахъ, наши уперлись головами въ небо и по поясъ опустили сѣдыя бороды. Имя этимъ горамъ — Небесныя; у подножія ихъ жилъ мой народъ — такіе же русые люди, съ бѣлымъ тѣломъ и свѣтлыми глазами, какъ я, кого вы видите предъ собою. Вы называете меня Вендомъ. Это имя не мое, а моего народа, но, такъ какъ я одинъ между вами и мнѣ не быть уже на родимой сторонѣ, то пусть отнынѣ Вендъ станетъ моимъ именемъ!
Я князь и сынъ князя своего племени. Мой пращуръ населилъ долины Небесныхъ горъ, — цвѣтущія долины, гдѣ розы благоухаютъ надъ жемчужными ручьями, гдѣ по вѣчно зеленымъ пастбищамъ бродятъ козы съ шерстью бѣлою, какъ молоко, блестящею, какъ серебро, мягкою какъ пухъ, что осенью рождается въ воздухѣ и летаетъ по вѣтру. Сильный враждебный народъ сталъ напирать на насъ съ юга. Мы не захотѣли отдать ему свои розы, ручьи и козъ. Мы бились съ нимъ острыми мечами, но пришельцы задавили насъ, какъ лавина давитъ караванъ въ ущельи, смыли насъ съ лица земли, какъ наводненіе уноситъ хижину съ рѣчнаго берега. Неудержимо стремясь на сѣверъ, они остановились въ нашемъ краю лишь на одну зиму и потекли дальше; но и этого было достаточно: позади ихъ осталась кровь, трупы и пепелъ.
Когда минуло это великое несчастіе, мой отецъ, съ немногими уцѣлѣвшими отъ бойни, выступилъ изъ заоблачной пещеры, куда удалился онъ послѣ нашего пораженія, и сказалъ:
— Я дряхлъ и сѣдъ: мнѣ уже не вкусенъ медъ, и дротикъ колеблется въ моей рукѣ. Пала моя дружина, — дожди моютъ ея кости на днѣ долинъ. Мнѣ въ пору только сожигать трупы и плакать у ихъ костровъ: умерла душа моя, не мнѣ мстить врагамъ и возстановлять величіе вендовъ. Ты, сынъ мой, юноша; мышцы твои крѣпки, и умъ полонъ смѣлыми помыслами. Иди на сѣверъ! Тамъ найдешь ты пустынный край — границу земли и снѣга. На полноводныхъ рѣкахъ, прорѣзывающихъ дремучіе лѣса и необозримыя степи, живетъ тамъ обильный, одноплеменный намъ, народъ. Пади къ ногамъ его старѣйшинъ, и пусть они, великіе Ваны, примутъ на себя обиду, которою поразили насъ, ихъ братьевъ, жестокіе Азы!
