— На мѣстѣ не убьешься, а руку или ногу сломаешь, — какъ потомъ домой пойдешь? Пропадешь здѣсь. Я тебѣ, сынокъ, разскажу про себя, какъ я добылъ вотъ это…
Онъ кивнулъ на свою деревяшку.
— Я былъ еще совсѣмъ молодой человѣкъ, только что началъ ходить съ ружьемъ. Тогда въ лѣсахъ было больше звѣря, чѣмъ теперь. Разъ поднялся я на ту гору, за Пасанауромъ, перешелъ за ея гребень, иду… Вдругъ предо мной выскочила косуля. Я выпалилъ, ранилъ ее. Она побѣжала, я — за нею, по слѣду; въ бѣгѣ она ломала кусты и роняла кровь. Лѣсъ молодой; кусты цѣпкіе, колючіе, идти скользко и вязко, — мохъ и прѣлый листъ подъ ногой. Дошелъ я до балки. Черезъ балку перегнулась березка, съ этого края держится только корнями, а на тотъ легла верхушкой. Березка дрожитъ вся, хоть вѣтра нѣтъ, кора на ней поцарапана, — значитъ, косуля по ней пробѣжала. Я не задумался и самъ пошелъ слѣдомъ за звѣремъ по березкѣ, но, знать, я былъ тяжеле косули: березка согнулась, опустилась, и я упалъ на дно балки, ударился лицомъ о камни и потерялъ память. Очнулся, чувствую, что сильно разбился. Спина отшиблена, рука виситъ, точно свинцовая, нога тоже — какъ мертвая. Попробовалъ подняться — больно, опять потерялъ свѣтъ изъ глазъ. Ну, Датико, пришла за тобой смерть, молись Богу и святому Давиду! Принялся кричать. Голосъ очень гулко пошелъ по балкѣ. А это худо: внизу гудитъ, наверху, значитъ, не слыхать, весь крикъ остается въ балкѣ, какъ въ колодцѣ. Рѣшилъ я, что нечего дѣлать, должно-быть, судьба мнѣ пропадать; закрылъ глаза, лежу; а умирать сильно не хочу: я тогда здоровый былъ, красивый, отецъ меня женить думалъ.
Солнце зашло. Страшно мнѣ стало. Сколько разъ я ночевалъ въ лѣсу — не боялся, а теперь отъ испуга даже зубами застучалъ… а, можетъ-быть, и отъ лихорадки. Ружье мое упало вмѣстѣ со мной. Дуло согнулось, ложа изломалась; какъ мнѣ быть, если придетъ медвѣдь? Онъ лѣтомъ смирный, человѣка не тронетъ, но, если почуетъ кровь, пожалуй, разъярится, а крови возлѣ меня цѣлая лужа. Нашла на меня тоска, и я заплакалъ. Пускай идетъ медвѣдь, пускай меня ѣстъ! все равно: коли не звѣрь загрызетъ, то отъ лихорадки подыхать надо или отъ голода.
Снизу балки поднялась сырость, подплыла ко мнѣ, окутала холоднымъ облакомъ, — лихорадка начала меня бить еще сильнѣе. Мѣсяцъ засвѣтилъ. Смотрю вверхъ — балки не вижу; лежу подъ туманомъ, какъ подъ саваномъ, трясусь и молчу. Чекалка гдѣ-то залаяла. Въ кустахъ трескъ пошелъ; должно-быть, и впрямь медвѣдь шатался. Однако защитилъ меня святой Давидъ: въ балку проклятый звѣрь не спустился.
