* * *
Прочел в газетах, что в совет выбран между другими товарищ Григорий Ручьев. Когда-то мы восемь лет под-ряд просидели почти рядом, списывая друг у друга латинские переводы. Он презирал меня тогда за богатство, а я его — за бедность. Впрочем, он свое презрение показывал, а я стеснялся…
* * *
Он долго смотрел на меня с некоторым недоумением.
— С чего это вы? — спросил он меня.
Я начал сбивчиво объяснять, почему считаю сейчас позорным не итти с ними. Он долго слушал и вдруг усмехнулся. Я понял его мысли и покраснел.
— Вы не подумайте, что я из-за выгоды…
— Я и не думаю… Чудной вы народ — буржуи… Ну, я всю жизнь в тюрьмах сидел, у меня, кроме мешка с бельем, ничего не было… Вот таких жилетов, например, никогда не было.
Я посмотрел на свою английскую полосатую жилетку. На нем была кожаная куртка и галифе, тоже подшитые кожей.
— Азбуку бухаринскую знаете?
— Знаю.
— Голосом обладаете?
— То есть как голосом?
— Ну, говорить громко можете? Нам сейчас для деревни нужны агитаторы… Сейчас самый больной вопрос — крестьянский… Разумеется, одного мы вас не пустим, а это для вас будет пробой.
Вошла женщина в сапогах и тоже в кожаной куртке и с ней высокий с опущенными углами рта военный.
— Поругалась сейчас с публикой, — сказала она, — в особенности с Гороховым… Чего он обывательщину разводит?
Увидев меня, прищурилась.
— Это вот гражданин Оленев… вместе учились когда-то… Хочет быть нашим товарищем…
Женщина вскинула на меня косые глаза.
— Вы в Бутырках в девятьсот двенадцатом не сидели?
Ручьев усмехнулся.
— Он еще в тюрьмах не сиживал… Он, небось, в те времена больше по Кузнецкому с тросточкой.
Военный сел за стол.
— Был сейчас в ЦК, — сказал он с таинственной улыбкой.
— И что же?..
— Да кое-что есть…
Их молчание было оскорбительно и дерзко. Оно значило: „Вот уйдет этот господин, я и расскажу“.
Ручьев проводил меня во двор.
— Знаешь что, — сказал он вдруг, — (ведь мы с тобой при царе Горохе тыкались). Брось ты это дело… Куда тебе… Ведь вот ты сейчас в драном пальто, а сразу видно, что всю жизнь дамочек пирожными на балах угощал. Ведь это мы люди привычные. А у тебя небось всякие там любимые кресла…
— Но, ведь, я так дальше не могу жить.
— Понимаю… А только, если ты уж непременно шкурой рисковать хочешь, то я бы на твоем месте к белым пошел… Борьба классов… А там уж посмотрим, мы ли тебя метлой в Черное море сметем, ты ли — нас…
— Но ведь я ненавижу белогвардейщину… Я считаю, что старое восстановить немыслимо… Как же я могу?
