— Капиталист.
— Хорошо-с… Теперь — подожди, дай мне сказать… Угнетал он рабочих?
— Угнетал.
Тетушка моя Екатерина Петровна, приготовляя печенья из разной гнили, качает головой: договорились.
Старик бегает из угла в угол, лавируя между мебелью, а я бледнею.
— И все-таки, как вы, дядя Петя, ни горячитесь…
— Не могу не горячиться… Ведь это уж чорт знает что такое.
— Как вы, говорю, ни горячитесь, и как это мне ни тяжело говорить про отца, но он, конечно, был эксплоататор.
— Молчи, молчи. Не раздражай.
— Он заставлял рабочих…
— На чьи деньги ты образование получил?
— …работать по двенадцати часов…
— Да ведь иначе ты бы с голоду подох, неучем бы остался.
— В конце концов, если хотите, то воспитался я на деньги рабочих.
— Ах ты, свинья эдакая!
— Ну, если вы будете ругаться…
— Да как же не ругаться? Отец для тебя все…
— В данном случае неважно, что он мой отец…
— Вот-с, Екатерина Петровна, — оказывается, нашим детям неважно, что мы их родители.
Тут моя тетушка неудачно вступает в спор:
— Говорят, Елизавета Тихоновна в тифу проговорилась, что ее Федя не от Алексея Федоровича, а от какого-то итальянского певца. Потому-то, оказывается, у него и голос такой громкий.
Дядя сердится.
— Уж ваша Елизавета Тихоновна. Вот из-за таких-то и пошло все врозь.
— Неважно, что он мой отец, а важно, что он жил на счет рабочих.
— Ах ты, цаца! А кто им больницу построил, кто им?..
— Благотворительность — зло. Она препятствует пробуждению революционного сознания.
— Да ты не партийный ли работник?
— К сожалению, нет!
— Ах, к сожалению, — ну, тогда прости. Я еще ни с одним коммунистом за столом не сидел. У меня сына красные убили… И чай с тобой пить не стану… Ленина приглашай… Я-то ведь думаю, что черное — черно, а белое — бело… А оказывается наоборот.
— Да, именно, наоборот.
— Тьфу!
Дядя уходит.
После его ухода тетушка моя Екатерина Петровна, опасаясь, как бы я не стал и взаправду коммунистом, пытается переубедить меня, рассказывая разные дневные происшествия:
— Вот к Корочевым пришли двое какие-то, да комнату и отняли. Мы, говорят, из совета… И такие грубые — страсть! В нянюшку из ружья прицелились…
* * *
Вот сейчас смотрю на портреты, что стоят на столе передо мною. На одном небритый с длинными волосами студент — мой отец, когда он ходил „в народ“.
Рядом — длинноусый с пронзительными глазами гусар. Тоже мой отец, когда после убийства Александра II разочаровался он в революции и поступил в гусары.
Третий — бородатый с руками, заткнутыми за пояс. Мой отец — толстовец.
