И вдруг он вскочил как ужаленный. Волосы дыбом поднялись на его голове. Он спрашивал, отвечал… Кому? Кто был здесь?
Все было тихо, слышно было, как потрескивали лампады, где-то за печкой трещал сверчок.
Теперь эта тишина казалась боярину живой, он чувствовал, что словно какой-то незримый «некто» носился по комнате. Казалось, он слышал веяние его крыльев.
Между тем страх Марка прошел. Кто мог быть, если не Карлос, дорогой учитель?
«Разве расстояния разделяют людей? И вдали друг от друга мы все-таки будем вместе», — вспомнились ему слова учителя.
— Он, он пришел наставить меня, подкрепить… — прошептал Марк.
Он перестал чувствовать себя одиноким, окончательно прошло и ощущение жуткости. Он прошелся по комнате и остановился у окна. Ночь была лунная. Вдали виднелся Кремль с его церквами, с кружевом стен, внизу вилась узкая улица, вся в темных и светлых пятнах от теней строений, от освещенных луною свободных пространств…
«Тишь и мир! — подумал он. — Всегда бы так было! — И тут же ответил себе: — Это была бы смерть: жизнь — движение, борьба, но не сон».
— Хорошо жить! — прошептал он.
— Хорошо жить! — откликнулось в его душе, и он почувствовал жажду жизни, деятельности, движения, борьбы. Ему казалось, что нет таких бед житейских, из которых он не вышел бы победителем, нет таких испытаний, перед которыми он упал бы духом.
«Кто же это будет моей подругой? Знаю я ее или еще надо узнать?» — подумал он.
И вдруг в его воображении пронеслось миловидное, тонкое, задумчивое личико с глубокими грустными глазами.
— Таня! Падчерица боярыни Доброй! — узнал Марк.
XV
Не всякая грусть грустным кончается
Пока Степан Степанович жил у себя в усадьбе, его семья, во главе с ним самим, ежедневно ездила в церковь, не разбирая ни буден, ни праздников.
С его отъездом стало не то. На другой же день по его отбытии Анфиса Захаровна заявила дочери, что в церковь они не поедут.
— Не рука нам без самого-то… Как одним бабам…
— Ну, матушка, ничего! — просительно протянула Катя.
— Нет, нет! Да и что за праздник сегодня?
— А в воскресенье поедем?
— Там видно будет.
На том разговор и покончился, но боярышня почему-то была уверена, что в воскресенье непременно поедут, а стало быть — при этой мысли щеки ее румянились — она повидает «его», Сашу Турбинина, как привыкла она называть про себя молодого боярина.
В субботу она и спать легла с тою мыслью, что завтра едут в церковь. Поутру она проснулась раньше обыкновенного и тотчас же поднялась.
