Надо присутствовать при этой картине, слышать напутственную молитву смерти над любимым существом, чтобы понять, что происходило в сердце молодой девушки, страстно желавшей удержать на земле тело матери, душа которой на крыльях ангела стремилась уже к своему первоначальному источнику — Небесам.
Баронесса внимала молитвам священника с присущим ей всегда спокойствием, и, полная религиозного чувства, молилась за себя и за счастье своей дочери. Но за это время она, однако же, два раза лишилась чувств. Лицо ее, красное от лихорадки, порой бледнело так, что ее можно было бы почесть мертвой, если бы слабый пульс не обнаруживал присутствия жизни.
Наконец она причастилась. Священник вышел с той же процессией, с какой вошел час тому назад, и колокольчик, так сильно потрясший Цецилию, умолк с уходом причетника.
С этой минуты баронесса казалась спокойнее и даже приступы сделались реже. Цецилия опять начала надеяться и согласилась даже оставить при ней на эту ночь одну горничную, но с условием, что ее тотчас разбудят, если приступ случится вновь. Даже маркиза захотела остаться подле дочери, но в этот раз, как и всегда, баронесса уговорила свою мать не брать на себя бесполезный труд, столь вредный в ее лета.
Первая половина ночи прошла спокойно, но к утру Цецилия вздрогнула во сне: ей послышалось, что ее зовут. Она вскочила, накинула на себя капот и кинулась в комнату матери.
У баронессы опять хлынула кровь из горла, да так сильно, что горничная не решилась оставить больную, чтобы бежать за Цецилией; к тому же баронесса в обмороке лежала у нее на руках, и горничная отчаянно звала на помощь. Этот крик разбудил молодую девушку.
Когда баронесса пришла в себя, то улыбнулась.
Приступ был так силен, что она не надеялась более увидеть свою дочь. Она радовалась, что Бог позволил ей еще раз взглянуть на любимое дитя.
Цецилия стояла на коленях у постели матери, целуя руки умирающей. Хотя обморок уже прошел, она оставалась все в том же положении. Баронесса, положив ей руку на голову, мысленно призывала в защитники этому прекрасному и невинному созданию Отца сирот.
Хотя баронесса успокоилась немного, но Цецилия уже не возвращалась в свою комнату: ей казалось, что стоит ей уйти, как душа матери покинет тело. Действительно, баронесса едва дышала, каждую секунду жизнь ее могла оборваться.
Настал день. При первых лучах солнца, проникших в комнату через шторы, больная попросила отворить окно: казалось, она боится не увидеть уже этого великолепного светила. К счастью, день стоял прекрасный. У самого дома возвышалось дерево, густые ветви которого были покрыты листьями, частью пожелтевшими, частью уже засохшими; каждый порыв ветра отрывал их от родного ствола, и они падали, кружась в воздухе.
