— Очень хорошо, — сказала она сыну. — А теперь посмотрим, как долго мы умеем молчать.
Прошла целая минута.
— Мама, „Макдональдс"! — закричала Оника. — Я есть хочу. И еще хочу яйцо с сюрпризом. Мам, давай зайдем? Ну пожалуйста!
— Я тоже есть хочу, — сказал Джон-младший. — Только я хочу биг-мак с шашлычным соусом, картошку-фри и ванильный коктейль.
— Все, все, все! Ладно. Только угомонитесь.
Бернадин повернула, даже не успев включить сигнал поворота. Въехав во двор закусочной, она остановилась у специального окошка и сделала заказ.
— Мам, давай тут поедим, я хочу поиграть на автоматах, — заныла Оника.
— Я не хочу тут есть. „Инспектор Гаджет" скоро начнется! Мам, давай поедим у бабушки, мам, а? — теребил ее Джон.
— Тихо вы, оба! Мы уже все заказали, я тороплюсь и сидеть здесь не намерена. Поедите в машине и не вздумайте ныть. Все поняли?
— Да, — сказала Оника.
Джон-младший молча перевернул страницу своей большой книжки.
— А вот и снова Вальдо!
Бернадин передала детям коробки с едой и тут заметила, что волосы у Оники просто ужас в каком состоянии. Два или три дня она дочь не причесывала, и вот результат: не ребенок, а пугало. Бернадин давно хотела, чтобы Глория сделала девочке „химию", но Джон запретил: его дочь волосы портить не будет. А волос у Оники на двух взрослых хватит — косы длинные, толстые, но такая чувствительная кожа, что девочка начинает реветь, едва услышит слово „волосы". Несколько месяцев назад, когда выносить этот визг и слезы стало совсем невмоготу, Бернадин начала водить дочку раз в две недели к Глории — мыть и укладывать волосы. А теперь, когда Джон ушел, она сделает дочери „химию". Через две недели, в субботу, девочке как раз исполнится семь лет.
На последнем участке пути до Сан-Сити — двухполосном шоссе — как обычно, оказалось слишком много старичков, не желавших двигаться быстро. Дорога была забита, и Бернадин успела выкурить две или три сигареты прежде, чем смогла проехать восемь километров до нужного поворота. Слава Богу, еще было обеденное время.
В Сан-Сити, тихом скучном городишке, жили в основном пенсионеры, но ее матери там почему-то нравилось. Когда два года назад отец Бернадин умер, Джинива продала то, что сорок два года было им домом, и купила коттедж в этом городке. Сказала, что хочет быть поближе к детям, мало ли что может случиться. Оба ее сына жили в Филадельфии, в пятнадцати минутах езды на машине.
Как обычно, на маминой улице никого не было. На тротуаре ни соринки. Газоны, образцово ухоженные, казались бархатными. Пальмы, все как одна с роскошными кронами, росли в линейку. Ни одной припаркованной в неположенном месте машины. Бернадин притормозила у дома матери и посигналила. Коттедж был сложен из красно-коричневого кирпича-сырца, такого пористого, словно его окунули в кислоту. Все дома в квартале были похожи как близнецы, и вначале, когда Джинива только-только переехала сюда, Бернадин пару раз нажимала чужой звонок и очень удивлялась, что ей открывает седоволосая белая женщина.
