Даже дом она купила в этом квартале в основном потому, что он был безопасным, чистым, и жили в нем главным образом белые представители среднего класса. Но только так она и должна была поступить, чтобы Тарик не попал на улицу и учился в лучшей школе Финикса, где и слыхом не слыхивали о наркотиках и хулиганах.
Глория сняла халат, натянула купальную шапочку и встала под душ. Только бы ничего с Тариком не случилось! Ему уже почти семнадцать лет. И все эти годы она только и делала, что волновалась. Волновалась, когда он поздно возвращался из школы, сидела у телефона, едва удерживаясь от звонка в полицию: боялась, что ее мальчик лежит мертвый где-нибудь в канаве или на обочине безлюдного шоссе. И беспокоилась, беспокоилась по любому поводу. Она давно приобщила его к церкви, но все равно тревожилась, научила ли его всему и вовремя: манерам, доброте, щедрости, благородству, самоуважению и уважению к другим; научила ли гордиться своим цветом кожи; научила ли правильно вести себя за столом дома и в ресторане; сумела ли объяснить, почему если и покупала ему пистолеты, то только водяные; научила ли правильно излагать свои мысли, уметь постоять за себя и драться, если слова не помогают, не обращать внимания на ребят, обзывавших его „маменьким сынком". Но никогда она не была уверена что сделала все от нее зависящее.
Глория хотела быть хорошей матерью. Она старалась привить сыну только хорошее. Когда в семь лет у Тарика открылись способности к музыке, Глория стала водить его учиться играть на рояле, а когда его легкие окрепли и он захотел играть на каком-нибудь духовом инструменте, она купила ему кларнет, а в старших классах он влюбился в саксофон, и Глория сделала ему такой подарок. Из года в год, причем каждая мелочь врезалась ей в память, она с волнением наблюдала, как он ест, не пачкая руки и слюнявчик, завязывает впервые шнурки, влезает на двухколесный велосипед, в первый раз выступает перед публикой, как он унимает кровь из разбитого в драке носа. Именно в эти минуты Глория с особой тревогой сознавала, что значит быть матерью, потому что от нее зависело, какой станет жизнь этого юного существа, ее ребенка. А потом, когда он впервые забросил мяч в баскетбольную корзину, когда забил первый гол в регби, когда над губой и на подбородке у него стали пробиваться крошечные волоски, когда впервые он вывел ее машину из гаража, тогда возникли новые заботы: ей надлежало научить сына стать мужчиной. А если что-то важное было упущено? Как она об этом узнает? А если она воспитывала его пай-мальчиком?
