Через огороды, прямиком, бежал Серегин и кричал, размахивая руками:
— Товарищ старший лейтенант! Вы живы! Жив старший лейтенант!
Оказалось, что в полку уже разнесся слух, будто меня сбили над Сухим Лиманом. Выходит, и похоронить можно за семь минут…
— Не знаю уж, что вы там думали, — говорю сурово, — а оставлять ведущего не положено…
Суровость моя напускная, я понимаю, что без уважительных причин Серегин никогда не оставил бы меня в бою. Да и если уж на то пошло, то не он, ведомый, нарушил порядок, а я, и мне сейчас придется держать ответ. Ну, а как же! Оторвался от группы, обуреваемый жаждой свести, наконец, счеты со злополучным «Хеншелем»…
И я с замиранием сердца смотрю на приближающихся Шестакова, доктора Шанькова и инженера Кобелькова.
Они останавливаются у моей машины и некоторое время внимательно оглядывают ее. Федоров и Филиппов уже сосредоточенно копаются в ее нутре.
— Удивительно! — восклицает наконец Николай Яковлевич Кобельков. — Как это вам удалось привести самолет?
Удивляться было чему. Фюзеляж разворотило в нескольких местах, тяга руля глубины была настолько повреждена, что держалась в буквальном смысле на волоске, ножное управление полностью вышло из строя.
К машине подошло еще несколько летчиков. Все они ходили вокруг, охая и ахая, разводили руками, а я напряженно ждал, когда же меня спросят о причинах опоздания. Шестаков словно воды в рот набрал, подоспевший Елохин хмурился и сердито сопел. Зато Вася Серогодский, время от времени кидая на меня взгляд, ехидно подмаргивал: ему самому часто доставалось от командира полка за отрыв от группы, и я был в числе активных критиков, а вот теперь оказался на его месте.
Буря разразилась внезапно. Справившись у инженеров, сколько времени потребуется на восстановление машины, Лев Львович, не повышая голоса, обратился ко мне:
— Ну, докладывай, где гулял, казак молодой? — И не дав мне вымолвить и слова в ответ, огорошил:
— Списали мы тебя, Череватенко, со всех видов довольствия. Ты у нас уже не числишься…
Я понимал, что в командире полка говорит горечь и досада, но это уж было слишком сказано.
Между тем Шестаков уже обратился к Кобелькову:
— Как по-твоему, Николай Яковлевич, какая мера наказания полагается тому, кто преднамеренно отрывается от группы?
— Я думаю, что следует все же выслушать виновного, — осторожно заметил инженер.
— Давай, выкладывай, — жестко сказал Шестаков.
Уже окончательно сбитый с толку, я неуверенным голосом отрапортовал:
