Любопытно, что в Павле Ивановиче сейчас распахнулась «…не только любознательность, но и основательность…» С решительностью, присущей лишь наиболее опытным военнослужащим по контракту, он устремил взор в машинописный текст под шапкой «Руки прочь от П. И. Чичикова и его боевых соратников» и припиской, что текст к чтению абитуриентами и школьниками не предназначен…
Спустя некоторое время, то есть к минуте возвращения Афанасия Петровича, клиент уже, видимо, постиг, что стропальщик завода малолитражных молоковозов Афон Броненосцев и Бронькин — одно лицо, а красавица Зухра успела даже пошептаться с ним, будто бы как о правильной температуре кипячения чая…
— Ну что ж, недурственные у вас блинцы и креативность мыслей вытанцовываются. Кучеряво написано. Не всё понятно настрогали, но правильно, — процедил ему гость.
Бронькин не успел даже обрадоваться этим словам, как посетитель ещё больше наддал жару — и не в бровь, а в глаз.
— Почему же наш писец для красоты слога и борьбы с вашей затхлостью не плеснул сюда гроздь былых экономических побед господина Чичикова?
Теперь Афанасий Петрович обрадовался во всю ширину: — Картина тут ясная, Палваныч. Не тот читатель сегодня пошёл, не тот! Но вы здесь точно в десятку чихнули! Кучеряво многие пишут. Вряд ли стоит сомневаться, что Гоголь гениален. Да и я, судя по отзывам оппозиционных аналитиков, не лыком шит. Впрочем, речь сейчас не о нас. Моему перу принадлежит творенье моих непокладаемых рук, пока остановленное мною от публичного провозглашения: «Опыт П. И. Чичикова — критерий истины в развитии макроэкономики района, освоения его недр, земель сельскохозяйственного и иного назначения, а также воздушного пространства и экспорта вплоть до 0000 года». Это основа пока ещё не провозглашённой мною предвыборной платформы…
Пик процветания макроэкономики города NN и всего остального района здесь был заявлен такой, что Павел Иванович непроизвольно зажмурился и впервые оторопело замолчал.
Таких цифирь и широты размаха он не встречал даже у Нострадамуса и в календаре майя…
Глава X
После первых петухов
Под натиском городской серости, понемногу пробирающейся в торговый зал сквозь огромные окна учреждения, бездушные светильники блекли и растворялись в предрассветном мареве. В отдельных окнах по-прежнему буднично и тускло моргали огни, а где-то, как в хрущёвке, что напротив, огни уже не моргали. Двум буквам рекламного щита учреждения, видимо, уже наскучило ковать славу Петру Октябриновичу Мудрецову. Они прекратили корчить из себя бесправный светофор и в трубках дрожащего голубого неона принялись выдавать себя за надменные полицейские мигалки. Остальные литеры пока ещё свою лямку тянули исправно. Они заискивающе подмигивали городу, площади, развидняющемуся над ней небу и разновеликим, но аккуратным лужам на свежеуложенном работящими гастарбайтерами затейливо-волнистом асфальте: цердуМ, цердуМ, цердуМ — красным, жёлтым, зелёным… Тронутая поздней осенью и ранними заморозками листва кое-где плоско и обречённо, но всё ещё держалась на чахлых прутьях кустарника. Седые от пыли и слякоти листья тучных и равнодушных ко всему фикусов на холодрыгу внешне пока ещё не реагировали и над ядовито-изумрудными кубами вместилищ висели вполне непоколебимо. Впрочем, изумруд на их боках давно уже переродился в более привычный глазу цвет армейского камуфляжа группы «Джунгли». Фикусные кубы даже выстроились по-военному: слегка неровным пунктиром, напоминающим очередь новобранцев на военно-врачебную комиссию. Пунктиром длинным, но малообразованным и порядочно напуганным скорым и неизбежным погружением во все ужасы неуставщины от матёрых казарменных авторитетов. Тем не менее казалось, что всем этим фикусным призывникам, как и их обидчикам, было глубоко наплевать: придётся ли им коротать время с лопатами в забытом генералами стройбате или же после ВВК наступит их звёздный час и станут они танкистами, лётчиками или водолазами.
