Думается, однако, что пришла нам пора всё же отвлечься от внутреннего мира нашего героя Бронькина и без излишних затей и отступлений повести дальше хронику сей ночи в этих откровенно вялых строках аритмичного сюжета с мудрёными построениями букв и слов.
Не будем от вас скрывать, что в тот миг, когда было уже точно установлено полное отсутствие сухарей, Афанасию Петровичу из небольшой повести Н. В. Гоголя «Невский проспект» попался на глаза поручик Пирогов, в образе которого он в ту минуту, правда, чего-то необычного не обнаружил. Самоуверенный и самовлюблённый, самодовольный, пошлый и наглый получился этот Пирогов у Гоголя, хотя и не без талантов «собственно ему принадлежавших»: в чтении стихов из «Дмитрия Донского» и «Горя от ума», особом искусстве «пускать из трубки дым кольцами» и «приятно рассказать анекдот». Таких людишек и сейчас хоть пруд пруди. А этого Пирогова качественно отмутузили питерские немцы-ремесленники за непристойное приставание к жене одного из них. Субтильная фрау тоже не без греха показалась, да и глуповатенькой до неприличия. Расстроился было Пирогов от того, что ему крепко по портрету досталось от рук германских гастарбайтеров. А после заглянул в кондитерскую,«…съел два слоёных пирожка, почитал кое-что из „Северной пчелы“», что в те годы редактировало «блистательное солнце нашей словесности», как окрестил Ф. В. Булгарина А. С. Пушкин, и вышел из точки общественного питания «…уже не в столь гневном положении». Что тут скажешь? «Ну да ведь дан же человеку на что-нибудь ум»…
Понятно, что если бы порка этого поручика получила всеобщую огласку, то вероятность последующей дуэли, исключения Пирогова из списков полка, а то и суицид этого вояки как вариант выхода из скверного положения, были бы по тем временам весьма очевидны, желательны и неизбежны, — задумался Афанасий Петрович. — Но здесь сведения о провале благообразия в обществе и не топтались, а потому цена чести офицера оказалась равнозначной стоимости двух слоёных пирожков. Память Афанасия Петровича чего-то вновь вернулась к Чертокуцкому из гоголевской «Коляски», который ему ещё раньше понравился, хотя тот и получил в период военной службы оплеуху за шулерство. — Вот ведь как бывает, — ещё глубже задумался Афанасий Петрович и «…омрачился жёлчным расположением взволнованного духа…» — И Пирогов, и Чертокуцкий оба ведь потеряли и офицерскую честь, и гражданскую совесть, а в службе — первый перспективно зацепился за питерский гарнизон, небось, ещё и генералом станет! Второй — благовоспитаннейший господин, умеющий напускать в глаза пыль мешками, с цветастым достоинством произвести наипорядочнейшее впечатление, а потом ещё и пролезть в движущийся резерв повышения в ранге и на гражданском поприще. Как же везёт людям!
