Содержимое ларя на первый взгляд ничем не привлекало. Нехитрые пожитки средневековья. Негодный хлам. Аккуратно свернутая, латаная одежда, деревянные миски и чашки, какие-то мешочки, и тощие, и пузатые… Из-под грубо выделанного овчинного тулупчика высовывалась засохшая ветка-рогулька. «Палка о трех концах, — я скептически поджал губы, — А почему же он такой тяжелый?»
— А что под одеждой?
— Вы хотите увидеть, что лежит в сундуке?
— Да!
Я-другой погрузил обе руки в сундук по локоть, нащупывая проход среди ворохов материи, и без особых усилий, одним рывком выгреб верхний слой барахла наружу и через край на пол. Стукнулась деревянная утварь о камни очага, чашки раскатились по полу какая куда… Я замер, восхищенный.
Я смотрел прямо в свое неверное, мерцавшее отражение в громадном золотом овальном зеркале с узорами и объемными фигурками на раме. Тускло отсвечивали густо-красные рубины, посылая мгновенные всполохи. Будто вся хижина наполнилась сиянием царственного металла и цветными искрами. Ларь скрывал княжеские сокровища. В голове моей трепыхнулась нечаянная мысль: уж не разбойничье ли это достояние, копившееся десятилетиями грабежа. Я перебирал взглядом кубки, шкатулки, перстни и тяжелые даже на вид золотые (ну разумеется — какие ж еще?) монеты, толстая жемчужная нить, свернувшаяся подобно удаву в широкой чаше… Жемчуг отливал розовым в лучах, отражаемых червонной поверхностью. Нешлифованные самоцветы облепили рукоять и ножны маленького кинжала, вроде как моллюски на киле запущенной шкуны. Я поймал вдруг себя на том, что шепчу сухими губами:
— Черт возьми, черт возьми…
— Что это?
— Ложные богатства Кума Гараканского.
— Как это ложные?
— Призваны отвлекать злоумышленников от главных его сокровищ.
— Это тряпье?
Сложенный вчетверо плащ развернулся на полу и показывал корешок толстой черной книги… Кончик рогульки высовывается. Она, эта рогулька, цепляется за какой-то уголок моей памяти, но все без толку. Ветхий холст мешочка прорвался, и на свет проклюнулся тонкой сыпучей струйкой мелкий белый порошок. На соль похоже. И тут свершилось непонятное. Я не сказал ни слова, не шелохнулся, но я-другой на экране не торопясь наклонился, забрал в щепотку порошка и поднес к языку. Скривился, сплюнул и произнес уверенно:
— Да нет, это не соль!
И сразу, словно опомнившись, стряхнул белые пылинки. Ну вылитый я сперва, не думая, лижу неизвестную — может, и ядовитую, — горечь, и только потом до меня доходит, что отравился-то я зря… Не успел я еще задать еще один дурацкий вопрос из цикла «Что это?», как мой двойник отпрянул назад и опрокинул скамью. Было от чего. Оторвавшись от пальцев, порошок вспыхнул ярким пламенем. Малиновым. Почему-то мелькнуло, что такое пламя не может обжечь. Оно ненастоящее, холодное, колдовское… Пока у меня в голове мелькали всякие мысли, события разворачивались сами по себе. Из пламени, теперь больше смахивавшего теперь на клубы шоу-дыма в малиновом свете киношной аппаратуры, вниз хлынул поток мелких сверкающих зерен. Эти искристые камушки образовали уже горку, как в нижней половине песочных часов, а сверху все струилась их россыпь.
