— А его сожители? — возобновил я разговор. — Немцы?
— Ну, эти, сударь, это какие-то невидимки. Да, кроме того, представьте себе, что я, которому приходится бывать в Фонвале шесть раз в неделю, я уж и не помню того времени, когда в последний раз видел парк, хоть краешком глаза. За письмами к воротам приходит сам Лерн. Вот какая перемена! Вы знавали старого Жана? Ну так вот: он бросил службу и уехал, его жена тоже. Поверьте, что все это так, сударь как я вам рассказываю: нет больше ни кучера, ни экономки… ни даже лошади.
— И все это началось четыре года тому назад, не так ли?
— Да, сударь, так.
— Скажи, голубчик, ведь здесь много дичи, не правда ли?
— Ну, знаете, не скажу. Пара зайцев, несколько кроликов… Но зато слишком много лисиц.
— Как, неужели нет косуль, оленей?
— Ничего подобного!
Меня охватило странное чувство радости.
— Вот мы и приехали, сударь.
И действительно, за последним поворотом оказалась прямая аллея, кончик которой Лерн сохранил. Два ряда лип вытянулись по краям ее, и из глубины аллеи ворота Фонваля как бы подвигались нам навстречу. Перед воротами аллея расширялась в полукруглую площадку, а за воротами крыша замка выделялась синим пятном на зеленом фоне деревьев.
Ворота, соединявшие утесы стены, сильно постаревшие, были по-прежнему покрыты черепичной кровелькой; изъеденное червями дерево местами крошилось; но звонок нисколько не изменился. Звук его, радостный, светлый и отдаленный, так живо напомнил мне мое детство, что я чуть не заплакал.
Нам пришлось подождать несколько минут.
Наконец, раздался стук сабо.
— Это вы, Гийото? — раздался голос с типичным зарейн-ским акцентом.
— Да, господин Лерн.
Г. Лерн? Я посмотрел на своего проводника, разинув рот. Как, это мой дядя говорил с таким акцентом?..
— Вы раньше обычного времени, — продолжал тот же голос.
Раздался звук отодвигаемых засовов, и в образовавшуюся щель просунулась рука.
— Давайте…
— Вот, господин Лерн, держите; но… со мной приехал еще кто-то, — тихо произнес внезапно притихший почтальон.
— Кто такой? — нетерпеливо вскричал голос; и в чуть-чуть приоткрытую калитку протиснулась фигура человека.
Это, действительно, был мой дядя Лерн. Но жизнь наложила на него курьезную печать: по-видимому, она сильно потрепала его; предо мной стоял свирепый и неряшливый субъект, седые, сероватые волосы которого свисали на воротник истрепанного, поношенного костюма; преждевременно состарившийся, он глядел на меня сердитыми глазами из-под нахмуренных бровей.
