«Я остаюсь, дни мчатся прочь…»
В строчках был ритм. Незаметно для себя Шивон отбивала его ногой на подставке кресла.
Непохожий ни на один из земных, быстрый, захлебывающийся, как ритм самой здешней жизни. Повторяющийся. Как в стихах.
Шивон прочитала написанное еще раз, подключив интонацию. Крутанулась на кресле. Поэтическая планета; надо же, Лоран не ошибся.
* * *
Планета оказалась неагрессивной. Если только агрессией не считать откровение, с которым она выставляла чужим на потеху свое умирание.
– Страна постоянной осени, – сказал Лоран, когда они только высадились. – Прилетели.
– По-моему, наоборот. – Шивон посмотрела вокруг. – Тут все время весна. Сто весен за один день – как тебе это?
– Поэтично, – усмехнулся Лоран.
Ей на ум пришли строчки из Шелли:
«Мгновенно всю природу охватив, щедр на узоры, краски, ароматы, неистовствовал свежести порыв…»
Марша Форман, шеф службы безопасности, смотрела с удивлением.
– По-моему, она считает, что поэты – это люди с далеко зашедшим синдромом Туретта, – сказал потом Лоран.
* * *
У Шивон было чувство чего-то по-настоящему необычного.
– Они пишут стихи, – объявила она в гостиной.
– Надо же, – отреагировали там. – И что?
Шивон развела руками:
– Да в общем-то ничего.
На самом деле, было «чего»: нужно проанализировать ритм, выяснить, почему бокки никогда не общаются в таком ритме с чужими; можно ли достучаться до них быстрее в «стихотворной» манере или же это, наоборот, табу.
Лоран понял. Он спросил:
– Когда они успевают?
Шеф службы безопасности тоже поняла, но по-другому:
– А зачем?
* * *
Шивон нравилось оставаться в лаборатории наедине с бокком, слушать журчание речи, непонятной и потому успокаивающей.
– Вечером я завяну, – сообщил бокк.
Задремавшая было Шивон тряхнула головой. «Вечером» у бокков означало «скоро».
Инопланетянин болтал многочисленными конечностями, будто колыхалась пробковая занавеска в ванной.
Терять им обоим было особенно нечего.
Шивон вызвала на экран изображение камня. Бокк засучил лапками; чувствовалось, что ему весело. Он порхнул с кресла, подошел к компьютеру и конечностью выцарапал прямо на корпусе такую же строфу, что была на камне.
Поврежденный корпус обиженно взвыл сигнализацией.
– … вашу …! – выразилась Марша, ворвавшись по тревоге.
На стенке затрясся детектор некорректности.
Бокк как ни в чем не бывало вернулся в кресло. В треугольных глазах горело озорство.
Когда корабль закрылся на ночь, Шивон снова оказалась в лаборатории, рассматривая странную поэзию. И обнаружила, что наконец понимает.
