«В таком случае либо он, либо я. Мне этого не вынести».
«Ты привыкнешь. Я ведь привык».
«Ты же сам говоришь, что он твоя плоть и кровь».
«Но и ты тоже. Он моя плоть и кровь, потому что он мой брат, а ты потому, что мы любим друг друга».
«Да, я это уже не раз слышала. — Глаза у нее стали жесткими и яркими, как изумруды. — Два начала образуют единую плоть».
«Ты считаешь, что это не так?»
«Ну, а что толку, если я считаю, что так? — Она резко повернулась к нему лицом. — А пойдут дети? Я рожу тебе детей, и им придется расти в одном доме с этим?»
«Как ты можешь называть Джеффри этим? Джеффри — он просто Джеффри, не надо преувеличивать. Он же не противен, не мерзок».
«Ну, а у меня он вызывает омерзение. Он мне противен, потому что он такой жалкий. Зачем ему жизнь, почему он не умирает?»
Тут мирное течение сна нарушилось. Ими овладела страсть — они бросились друг на друга, стали кусаться. Марго еле выдохнула: «Подожди, дай раздеться», но, пока они срывали с себя одежду, между ними вдруг возникла стена из плексигласа, толстого и холодного. Голые, они кинулись к ней, прижались к плексигласу, пытаясь почувствовать друг друга сквозь его неумолимую гладкость. Соски Марго расплющились. Роджер чувствовал, как в нем нарастает желание, но все было ни к чему — между ними был плексиглас. И откуда-то сзади донесся голос Джеффри: «Я умираю, Роджер. Я умираю».
Роджер проснулся и сбросил с себя одеяло; на улице только начинало светать. Стоя посреди комнаты, еще не придя в себя от тягостного сна, все еще чувствуя горечь заново пережитого, он увидел в окне темное плечо горы и серое, перечерченное зарею небо. Быстро одевшись, он вышел через зеленую дверь на улицу; холодный утренний воздух ударил ему в лицо, и он быстро застегнул плащ. Но это соприкосновение с ледяным воздухом взбодрило Роджера, как взбадривает сильного пловца холодная вода. Затем с непокрытой головой, усиленно моргая, чтобы прогнать тягостный сон, он двинулся в путь — вверх, за металлическую калитку и дальше по дорожке, которая вилась по исхлестанному ветром склону; справа от него далеко внизу поблескивало раскинувшееся на многие мили море, слева горы вздымали свои жесткие зеленые головы к нарождавшемуся свету. Он шел быстро, бездумно; при его приближении овцы поспешно вставали и отскакивали, с досадой поглядывая на него; было так рано, что даже пастухи еще не появились, лишь большекрылые вороны кружили над ним, обозревая его с высоты.
