Крез осторожно взял миску зубами за краешек, словно боялся прокусить казенное имущество, и медленно побрел за ефрейтором.
Николай бросил в узкий окопчик, выбитый в каменистом грунте, свой старый бушлат:
— Место! Отдыхай! Лежать, Крез…
Пес тяжело спрыгнул в окоп, понюхал бушлат и лег рядом, зарывшись носом в рукав. Он смертельно устал.
Комиссаров спустился к реке, набрал воды и поставил миску рядом с собакой, которая едва шевельнула хвостом при его приближении. Крез уже спал. От солдатского бушлата пахло чем-то удивительно родным…
Еще три дня назад его звали Амуром, а его хозяин — Володя Цыганков, заходя по утрам в вольер, брал его за уши и говорил: «Все, Амур, нам с тобой осталось всего восемьдесят три дня! Понял, собачина! Скоро едем домой!» Амур терпел его жесткую хватку и норовил лизнуть хозяина. Тот хохотал и уворачивался.
Володю Амур помнил с первых секунд своей второй жизни. Он помнил, как его грубо вытащили из хозяйственной сумки, в которой противно пахло луком, и швырнули. Он пролетел полкомнаты по воздуху так, что сердечко едва не остановилось, и голос Большого Папы сказал: «Это тебе, сын, ко дню рождения». Амур очнулся в теплых и ласковых ладонях. Это был его хозяин и друг.
С тех пор они с Володей не разлучались. Он привык будить хозяина по утрам, пробираясь к нему в комнату с поводком в зубах, ожидать его из школы, привык с уважением относиться к Большому Папе и Маме, с удовольствием им подчинялся… Терпеливо, особенно в безалаберной молодости, переносил их справедливые разносы и наказания. Но даже им Амур не позволял повышать голос на своего друга. Володю он любил так, что порой собачье сердце билось где-то в горле.
Он не мог представить себе разлуку с Володей. Поэтому для Амура и их совместное появление в военкомате, которое поначалу вызвало немало шуток, и учеба в школе саперов, и дальнейшая совместная служба в Афганистане были совершенно естественны.
Они знали друг о друге все. Амур работал исключительно чисто. Он был всегда спокоен и полон достоинства. В его жизни изменились только внешние обстоятельства. Служба не потребовала от него психологической перестройки или надлома. Они по-прежнему были вместе, а с Володей Амур всюду чувствовал себя уверенно.
Свою первую жизнь он помнил слабо. Лишь иногда во сне он становился опять маленьким, ощущал теплый, вылизывающий его язык матери, ее нежные соски, опять захлебывался восхитительно-прекрасной едой, которую они дарили… Никогда больше ему не приходилось есть ничего сравнимого по вкусу… В такие минуты Амур плакал во сне, перебирал лапами, словно старался догнать и удержать это прекрасное время.
