— Вот ведь мог сидеть себе на линкоре в Батуми и ждать конца войны, — сказал Димка и задумался.
— А ты бы усидел?
— Ты что?.. — обиделся Димка.
Где-то далеко, может быть на Мекензиевых горах, застучали, отвечая один другому, два пулемета. По «голосу» одного из пулеметов можно было отличить наш «максим».
— «Жди меня, и я вернусь…» — повторил Димка. — Только вряд ли это произойдет в нашей ситуации…
— Ты что-то совсем раскис, друг мой. Пойдем-ка лучше прогуляемся на вокзал.
Под ногами захрустело битое стекло. Стало светать, когда мы увидели разбитый угол железнодорожного депо и рядом разломанный на множество кусков самолет.
— Так вот что нас разбудило.
Судя по всему, «Ю-88» — два мотора, узкий фюзеляж. Свастика…
— Смотри, трудно даже разобраться, что к чему.
Обломки машины покрывали всю улицу и вокзальную площадь.
— Рванул на собственных бомбах, не иначе, — сказал Димка.
— Пойдем скорее за камерами, а то не успеем снять, уберут.
Мы быстро зашагали в гору, прямиком через Исторический.
Уже отойдя довольно далеко от разбитого самолета, мы увидели на дорожной гальке оторванную по локоть руку. На указательном пальце поблескивал серебряный перстень, а на запястье, целые и невредимые, отстукивали живое время часы.
— Знал бы этот ас, что они его переживут, — Димка сжал губы. — Вот так всех бы вас, подлецов: как протянул к нам руку, так долой, протянул другую — долой.
…Когда после съемки мы вернулись домой, вспомнили о Долинине и свежих газетах с Большой земли. Просмотрели газеты от корки до корки, дошли до стихов:
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди…
За окном завыли гудки.
Гостиницу затрясло, залихорадило, посыпалась штукатурка. В дверях показался присыпанный известкой Петро.
— Як вдарит, вдарит, аж в зубах гирко, як полыни найився… Кажу, «тикайте хлопцы», а воны лежать уси мертвые…
— Ты о ком, Петро?
— Таки гарны хлопчики, усих поубивало. Хибаж це дило, з малыми дитьми драться! Бандиты воны, а нэ люди…
Схватив камеры, мы кинулись вниз по лестнице. Коридоры были наполнены едким, горьким дымом. Дым вошел через выбитые стекла в открытые настежь двери. Во рту вязла терпкая полынная горечь, а по горлу будто бы прошелся наждак.
Недалеко от гостиницы посредине улицы зияли две глубокие воронки. У стены разрушенного дома напротив лежали в луже крови два мальчика и старушка, присыпанные белой пылью. Поодаль под поваленной акацией лежали трое: молодой солдат с автоматом и два морских офицера. На груди бородатого капитан-лейтенанта блестел орден Красного Знамени.
