— Герр Эрни, в вашем вопросе я чувствую заданный ответ. Но я не стану подлаживаться под собеседника. Я представляю величайшую империю на планете и я люблю ее. Это может показаться вам странным, но я, правда, люблю ее тяжкую поступь, ее ледяное величие, металлический кимвал ее голоса, звон литавр и рычание труб на ее парадах… Я слишком потерт жизнью, чтобы верить в ее справедливость, ее доброту или прогрессивность. Но я верю в Силу — Силу, равной которой нет. Мне кажется, вы, херр Хок должны это понимать.
— Сколько вам лет? — прищурился (прямо-таки по-Ленински) Эрни. — Вы кажетесь таким молодым…
— Это обманчиво, херр Хок. Я уже перевалил за ту черту, на которой остановили Христа. Я не могу считать себя молодым.
— Ха! 33 года! Поверьте старику, вы еще мальчик! Когда-то юный лейтенант райха Хок рассуждал именно так же. Но это пройдет! У каждого есть своя империя. Не каждому суждено пережить ее — но у каждого есть надежда пережить империю и увидеть ее слабость и агонию…
— Я работаю для того, чтобы никто этого не увидел и не пережил. Ради этого я и приехал к вам.
— Если вы приехали ко мне за божественным элексиром — за семь миль хлеб-соль хлебать (русские поговорки путались в старческой памяти Хока) — значит, ваши боги ослабли и алчут помощи. Империя на грани — и вы это понимаете, но не хотите открыть глаза до конца.
— Жизнь докажет, кто из нас прав, херр Хок!
Хок брал дорого. Но дряхлеющие вожди не жалели денег — и заветный контейнер был переправлен в Гамбург, на международный рейс. Лека до последнего носился по супермаркетам, собирая сомнительный товарец с яркими наклейками, а Мезенцов застыл перед отлетом в некоем ступоре, зараженный и подломленный словами Хока, как инфекцией.
Для друзей и знакомых он еще оставался Лордиком, но нечто тектонически перевернулось, не позволяя ему дальше так называть себя…
* * *
«Ностальжи». Музыка прошлого, замкнувшегося в кольцо, песня защемленной временем души. Неужели не прошло еще и минуты? Неужели песня не проиграна и до середины? И сколько будет обрастать деталями снежный ком ледяных, рвущих душу воспоминаний?
Мирона Леонардовича Мезенцова не стало в самом расцвете сил и молодости. Его убили на лесной дороге, потому что он ездил на роскошном «джипе». Его убили дорожные мародеры, чтобы угнать «тачку» и где-то в гараже разобрать ее на драгоценные запчасти…
Эту машину, ставшую причиной убийства, подарил Мирончику отец. Они давно были в разводе со Светланой, вернувшей себя даже девичью фамилию. Леонард Николаевич чувствовал себя виноватым перед сыновьями и потому все время осыпал их подарками. Осыпание обернулось оспой: Мирон, лучший, деловой, целеустремленный — погиб из-за отцовской щедрости. Младший, Сергей — теперь уже законченный алкоголик. Жизнь при виноватом отце показалась младшему слишком легкой штукой; когда спохватились — было уже поздно…
