— Я сейчас, — хихикнула Ниночка, побежав к растущим в пятидесяти метрах от валуна кустикам.
Макс романтично посмотрел ей вслед, затем повернулся нацепить на шею лежащий фотоаппарат… и замер.
Перед ним в трёх метрах стояли два «духа» с «калашами». Болезненно жёлтые зубы, расплывшиеся в зловещей улыбке, не предвещали Максу ничего хорошего, а выражали предвкушение от определённых удовольствий для их обладателей.
Всё происходило в считанные секунды. Макс из уверенного в себе мужика, только что так романтично завладевшего дамой, превратился в никчемного маменькиного сынка — хлюпика, накрывшего голову двумя руками, в полу приседе изогнувшегося, начавшего всхлипывать, дёргаться и причитать: «Ой, ой — только не бейте!»
— Тэбя ещё нэ били, сморчок! — внушительно проскрипел выдвинувшийся вперёд «дух». Усыпленное желание сразу врезать этому хнычущему доходяге прикладом «калаша», в секунду сменилось чисто восточным желанием — взять хорошую вещь, и он наклонился в полуметре от Макса за фотоаппаратом.
Младший сержант запаса воздушно-десантных войск Советского Союза имел в запасе три секунды жизни: полсекунды — подъём головы, одновременно с выходом на упругих полусогнутых, со смертельно-разящим ударом в гортань, полсекунды — выхватывание из-за пояса обмякающего тела кинжала, полсекунды — замах, секунда — полёт кинжала. Второй дух, так и не успев уяснить, как этот «хлюпик» в три секунды перечеркнул все его жизненные планы, удивлённо широко растопырив глаза, грузно рухнул наземь. «Не надо меня трогать», — почему-то прошипел Макс, в три секунды преобразившийся из слюнтяя в безжалостного киллера. Странно, но ни малейшего отвращения, сожаления и прочего слюнтяйства по поводу содеянного Макс не испытал. Более того, он ощутил себя в своей среде обитания.
Однажды в детском садике, пришедшую забирать домой Максимчика-тихоню маму, окружили воспитатели и просто требовали больше не приводить малыша в детсад, рассказывая ей невероятную историю:
— Ну играли детки на снежку в кучу малу. Максимчик очутился в самом низу. Может и долго. Но когда выбрался — всем досталось: пока всех не поукладывал — кого просто на снежок, кого прямо в сугроб личиком — не успокоился. Мы сами опасались к нему подойти. У него были такие безумные глаза, — говорила пожалуй самая молоденькая из воспитательниц, безумно округлив подведённые тушью глазки.
— Мы уж его и так, и сяк, и журить, и воспитывать, а он — ну ни слезинки. Сказал только одну странную фразу: «Не надо меня трогать».
