В конце концов меня представили в этом смысле закоренелым грешником, а один из учителей придумал даже, как меня спасти от проклятия. Он сказал: «Сын мой, если уж ты не можешь совсем отказаться от этой непонятной мне дурной страсти, то хотя бы отрезай потом головы своим фигурам, которые ты зря рисуешь на бумаге, чтобы они не принимали участия в жизни! Молодежь не переделаешь, может быть, со временем все изменится к лучшему, если ты образумишься».
Это все-таки было спасением, и я последовал его совету, так как никто не чувствует себя в грехе счастливым. И еще долго, долго по старой привычке я проводил по шеям изображенных мною фигур тонкую, невидимую черту, как бы отсекая им головы. Так они были мертвы и не могли требовать у меня, своего создателя, душу и привлечь меня к ответственности за то, что я, второй Прометей, вмешиваюсь в дела бога.
Все же был один человек, который в это трудное время действительно понимал меня и всегда не задумываясь приходил на помощь. Это был Мохама, мой добрый старший брат. Он сам приносил мне коробочки с красками, карандаши и альбомы для рисования, на которых чудесными золотыми буквами было выгравировано мое имя. Он делал это, чтобы поднять мне настроение. От его веселого целительного смеха все мои темные страхи улетучивались куда-то. И как же я любил его за это!
Но вот однажды произошло нечто такое, что внесло в мою жизнь огромные перемены. Связано это было с письмом, полученным нами от губернатора из Гуниба, вызвавшим у всех переполох. Как выяснилось, в нем было написано обо мне, а именно о том, что для меня выделено место в реальном училище в Грозном, которое я должен в скором времени занять. Начался семейный совет, на котором было много за и против. Я сам был решительно против, так как ни за что не хотел ехать к русским, чтобы, в первую очередь, не нарушить клятву, данную отцом шейху Андалу и не взять на себя еще один грех.
Но Мохама настаивал на том, что мне нужно дать такое же образование, какое получили мои братья. И я подумал: «Пусть будет сейчас так, как он хочет, зато в дальнейшем я смогу принимать решения самостоятельно».
Все это вызвало у женщин нашего дома и особенно у чохского духовенства, моих учителей, большое недовольство, так как они, несмотря на мою небезгрешность, все же очень любили меня за мою религиозность и вообще не хотели выпускать ягненка из своего стада. Но Мохама заменял мне отца, он этого хотел, и я должен был ехать.
