С Диковским, Сурковым и Левиным вместе.
Не став переспрашивать этих фамилий,
Акишин ушел. Мы его не спросили,
Зачем он не едет к Кайтановым сразу, —
Ведь там учредили мы главную базу.
Но вот он шагает по лестнице робко,
Обратно бы бросился напропалую!
Но поздно — нажата звонковая кнопка,
И Леля приезжего в щеку целует.
Он снял свою куртку и жаркую шапку.
И тут появился лопочущий Славик:
«Ты с фронта? Ты видел там нашего папку?
Зачем ты его на морозе оставил?»
Акишин с пылающими ушами
Стоял, отвечая неловко и хмуро:
«Я, мальчик, не с фронта. Я к папе и маме
Всего на минутку заехал с Амура».
Но Леля Алешу за стол усадила.
«Поешь, и — купаться!» — «Не надо, спасибо…»
«Все в комнате точно такое, как было,
Чего я дышу, словно донная рыба?»
«Ты знаешь, стал Слава Уфимцев героем!»
«Он тоже на фронте?» — «Да, все улетели!
А мы ничего. Третью очередь строим,
До автозавода проводим туннели.
Вот плохо одно лишь, что Коля не пишет.
Письмо для него — это сущая мука.
Ужасный характер у наших мальчишек:
Не знают они, как тревожна разлука».
Акишин следил за Тепловой украдкой
С мучительной болью, и горькой и сладкой.
За годы мечта его стала другою,
Однако осталось в ней все дорогое.
Он чувствовал: сердце вот-вот оборвется…
И, голос свой собственный не узнавая,
Сказал, что поедет на фронт добровольцем,
Поскольку пора подошла боевая.
«Я утром к начальнику военкомата
Пойду, как ходили все наши ребята».
Заметив у Лели в глазах недоверье, —
Подумала, видно, возьмут ли такого, —
Решил он: «Добьюсь непременно теперь я,
Чего бы ни стоило. Честное слово!»
Он врал, что поедет к какому-то дяде,
Но Леля опять затвердила о ванне,
О том, что мы все как родные в бригаде,
О том, что постелет ему на диване.
Он сдался, притих, разморенный портвейном,
Уставший от поисков после дороги.
Слабей становился он с каждым мгновеньем,
Гудело в висках, и не слушались ноги.
Акишин проснулся лишь в полдень, поскольку
Он жил еще дальневосточным режимом.
Квартира пуста. Он подумал: не Колька,
А он, Алексей, мог бы стать здесь любимым.
Тут Славик вернулся — он был у соседей, —
И стыд примешался к Алешиным мыслям.
«Давай поохотимся на медведя!»
Минута — и в комнате дым коромыслом.
Он стулья использовал как пулеметы,
Стрелявшие карандашами цветными.
Усталая Леля, вернувшись с работы,
Часа полтора убирала за ними.
А дядя веселый — какая досада! —
Ушел и унес чемодан свой фанерный.
А мама сказала: «Не хочет — не надо.
Чем здесь ему плохо? Уж очень он нервный».
Назавтра ей вниз по стволу передали:
