– У меня самого есть дети! Простите меня. Я служил общине Скажи им, Кайетано. Я хорошо служил, сколько лет маялся' землю ради вас забросил. Три раза сидел. Служил я!..
– Предатели никому не служат.
– Я уеду, уйду, сгину…
– Куда ему!
– Дурная трава опять вырастет.
– Кто поручится, что опять не предаст?
– Столько мучились, столько бились, а из-за него, несчастного, чуть все не пропало!
– Сколько бы трупов сейчас коченело? Да мы и теперь под ударом.
– И верно, кто поручится, что он не предаст снова?
– Кто поручится?
Они говорили о нем так, словно его здесь не было. Гарабомбо встал. В руке его дрожал нож.
Глава третья
О том, что было с Гарабомбо, когда он вышел из тюрьмы
Аптекарь Ловатон посмотрел на мутную воду реки Чаупиуаранги, укутался в мягкий шарф и прошел по мосту. Туман еще ползал по крышам, покрывал колпаком Янакочу и Чипипату. На крутой улице Уальяга аптекарю повстречались три погонщика. Они сняли перед ним шляпы, а у фонтана, перед кофейней «Метис», он увидел человека и остановился в удивлении.
– Ты ли это, Гарабомбо?
Пришелец стоял тихо.
– Ты что, не узнал меня? Я Хуанчо Ловатон. Вспомни, сынок! Иди сюда!
Человек дрожал, на нем не было пончо.
– Добрый день, сеньор Ловатон.
Он попытался улыбнуться.
– Когда явился, сынок?
– Только вот являюсь, дон Хуан.
Он так исхудал, словно кто-то ободрал с него все мясо и оставил ему лишь кожу, глаза да прежние движенья.
– Я знал, что тебя выпустили. Кайетано сказал мне, выпустили тебя. Только это было давно. Что ж ты не шел?
– Хворал я, дон Хуан. В больнице лежал три месяца. – Он засмеялся. – Чуть не умер.
Ловатон поглядел на спящее селенье.
– Покормили тебя?
– Вчера что-то ел.
– Идем ко мне.
Гарабомбо колебался.
– Ты знаешь, что я теперь глава общины?
– Слыхал, дон Хуан.
– Давай, сынок, пошли. Пускай нас поменьше видят.
Туман копался в уличной грязи. Они поднялись проулком, обогнули пустынную площадь, вошли в аптеку с зеленой дверью и с вывеской «Не хворай!».
– Проходи, сынок, проходи.
Аптекарь провел его в заднюю комнату, а сам вышел во внутренний дворик, где беспокойно кудахтали куры. Гарабомбо глядел на стены, оклеенные газетами; в углу стояло знамя янауанкской общины, носившей имя святого Петра. Аптекарь Ловатон принес две миски дымящегося супа. Гарабомбо проглотил слюну.
– Кушай, дорогой.
Старик пододвинул плетеное кресло, сел к столу, подул на суп и шумно съел первую ложку.
– Еле тебя узнал, Гарабомбо! Ты прости, исхудал ты очень. Кушай, сынок, угощайся. Сколько ты отсидел?
