Солнце спорило с бешеной пеной. Гарабомбо засмеялся и галопом проскакал по мосту. Ветер сдул с него страхи, вернул ему силу. Ни всадник, ни лама, ни стадо не нарушали пустоты бесконечного предгорья. Ветер дул все злее… Гарабомбо обретал все больше силы. Он скакал весь день, пока в лиловом сумраке не завидел Чинче. Разглядят его или нет? Во тьме вступил он на единственную улицу. Все было то же; на четырехугольной площади валялись в грязи худые свиньи. Гарабомбо радовался, что стемнело. Он не хотел опять ошибиться. Сперва он оповестит, что приехал. Он продвигался во тьме. В доме покойного Эусебио Куэльяра горел свет. Гарабомбо встал в дверях, худой, с горящим взором. Высокая женщина поднялась, ее прекрасные глаза светились удивлением и страхом.
– Гарабомбо! – вскричала Амалия и упала на его иссохшую грудь. – Гарабомбо!
Слыша, как стучит его сердце, она зарыдала, и рыдала долго, и улыбалась, и всхлипывала, не забывая подать ему дымящуюся миску.
– Перчику бы! – попросил он, жадно глядя на желтые картофелины. Сколько раз в тюрьме он мечтал о них! В горах картошка бывает и желтая, и красная, и лиловая, и синяя, и черная – всех цветов, любого вкуса, не то что в Лиме.
– Пойду брату скажу, – проговорила Амалия, еще плача. Гарабомбо обмакнул картошку в перец. Он жадно жевал, когда вошли дочь и сын старого Куэльяра.
Высокий Мелесьо нерешительно остановился, не веря себе.
– Брат!
– Братец!
Они обнялись, и Мелесьо ощутил, как исхудал Гарабомбо.
– Бустильос сказал нам, что. тебя выпустили.
– Я в больнице лежал. Заболел я. Два месяца провалялся в больнице Второго Мая. Чуть не умер.
Мелесьо Куэльяр сильно поседел. Все в их семье седели рано.
– Что думаешь делать?
– Заберу жену и буду бороться дальше.
– Как бороться-то?
– Община должна бороться за свою землю.
– Подумай получше, Гарабомбо!
– Завтра же схожу в часовню, к Флорентино Эспиносе!
Святой старикан. Как он?
– Дон Флорентино умер, Гарабомбо. Все старики умерли, как вышли на волю.
– Эваристо Канчари жив?
– Нет, тюрьмы он не вынес.
– Себастьян Хименес жив?
– Умер.
– Дон Аркадио Герра?
– Прошлый месяц похоронили.
– Элисео Сильверио, наш музыкант?
– Как вышел, сразу умер.
– А остальные?
– Кто это?
– Те, кто сидел… кто бунтовал.
– Бунтовал?
– Те, кто был со мной в тюрьме.
Мелесьо Куэльяр развел руками.
– Что же я, ради себя сидел?
Мелесьо Куэльяр встал.
– Завтра потолкуем!
Гарабомбо глядел на угасающее пламя свечи. Жена трепетала от любви к нему, но он не шевелился. Тени, порожденные слабым светом, казались ему стариками. Он узнавал медлительные движения Флорентино Эспиносы, непрестанный кашель Эваристо Канчари, испуганные глаза Бустильоса.
