В эти дни выходит книга И.М. Ильинского "Живу и помню" - суровое повествование жителя блокадного Ленинграда, на детские годы которого выпали первые самые страшные 323 дня фашистской осады города: беспрерывные бомбёжки и артобстрелы, невыносимый голод и небывалый даже для северных мест холод. Автор рассказывает о долгом и драматичном пути их блокадной семьи в далёкую таёжную деревеньку Петушиху Новосибирской области, о семи трудных годах жизни семейства в непривычных для городского жителя условиях таёжной глухомани и нравах деревенского быта военных лет.
Ныне И.М. Ильинский – ректор Московского гуманитарного университета, доктор философских наук, профессор, действительный член Академии российской словесности, Академии естественных наук, Академии военных наук.
Отъезд из Петушихи наметили на осень: надо было продать дом, корову, кур, собрать какой-никакой урожай на огороде, часть его сдать государству. Всё это чего-то стоило. Пенсия за погибшего на фронте папу была небольшой, а сколько денег нужно на билеты до Ленинграда и житьё-бытьё в разгромленном городе хотя бы для начала, не представляли ни мама, ни брат Олег. На счету была каждая копейка.
И тут случилась новая беда, хоть мы ещё не отошли от первой[?]
Наша корова Зорька, скотина умная и послушная, словно почуяв близкое расставание с хозяйкой, стала вдруг понурой и печальной, а в тот памятный день под вечер отбилась от стада, да так аккуратно, что тугоухий пастух Кирьян и не заметил, как она убрела в тайгу. Иногда и прежде случалось, что Зорька приотставала от своих подруг на опушке близкой от дома рощи, но только крикнет мама: «Зорька, Зорюшка-а-а!», как тут же слышалось ответное «м-м-у-у-у…» и Зорька неторопливо, словно боясь расплескать молоко, накопившееся за день в её большом розовом вымени, величаво двигалась к калитке нашей ограды, рогом отворачивала деревянный запор и подходила к маме с видом истосковавшейся подруги. И мама радостно гладила её по смолистой с белыми пятнами шее, ласково приговаривая: «Зоря, Зоренька, Зорюшка»… Вскоре из коровника слышалось, как дзинькают тугие струи молока об оцинкованный подойник, как заполошенно кудахчут куры, взлетая ночевать на насест, и что-то недовольно выговаривает красавец-петух последней из отставших хохлаток. И вот уже мама несёт в избу ведро пахучего парного молока, а мы с Иринкой сидим за столом, наломали тёплого хлеба и ждём, когда, процедив сквозь белую марлю вечерний удой, мама разольёт парное молоко по кринкам, а потом до краёв наполнит и наши глиняные кружки…
