– А что? – перебивает кто-то из детей. – Разве он жив?
Тогда я впервые осознала необходимость не то чтобы изучать, а хотя бы знакомить школьников на уроках литературы с произведениями современных писателей.
Ведь что получается. Нынешние дети воспринимают русскую литературу как нечто, скажем так, высокое, но невероятно далёкое. И впрямь. Они живут во время, когда царит власть (чуть не сказала «тьмы») денег, рынка, наживы, когда все кругом в лучшем случае юристы-экономисты, а в худшем – коррупционеры-террористы.
Как это совместить с писательством?
Современные дети абсолютно уверены, что писатели – это нечто вроде динозавров: когда-то, конечно, были, но вымерли.
Так вот, чтобы показать (доказать), что музы не молчат во все времена, что литературный процесс непрерывен, и нужно на уроках литературы знакомить детей с произведениями живых (если угодно, пока живых) писателей.
Кроме того, есть и другая причина. Конечно, хорошая вещь «Слово о полку Игореве» или «Горе от ума». И временем проверены. Но вот ведь какая штука.
И в том и в другом (и в каждом классическом произведении) есть вещи, которые были понятны только современникам авторов (нам же приходится пробиваться к ним через сноски и примечания). Это свойство всего настоящего в искусстве: с одной стороны, быть обращённым к современникам, а с другой – к потомкам. Хороший читатель считывает «вечное» в литературе минувших эпох, но ему необходимо прочитать и о себе. Ему нужен писатель-современник, говорящий именно о сегодняшнем дне и его вызовах и, что очень важно, говорящий об этом на сегодняшнем языке.
Кстати, о языке.
Существует одна, как бы сказать, «закавыка» в изучении произведений современных авторов: в очень многих из них (в том числе и классных, то есть тех, которые, по моему глубокому убеждению, непременно станут классикой) есть так называемая обсценная лексика. Это Шолохов мог написать о своём герое: «Вышел я на дорогу, выругался страшным, кучерявым, воронежским матом и зашагал на запад, в плен…»
Дивная вещь «Судьба человека», кто спорит, но ведь это написано в 1956 году, больше чем полвека назад. С тех пор многое изменилось: может, в худшую сторону, но это так.
Изменилась речевая ситуация.
Мат из средства речевой характеристики героя превратился – во многих случаях – в средство характеристики жизни.
И это бы ничего (хотя, конечно, ничего хорошего): литература, перефразируя поэта, такова, какова жизнь, и больше никакова. Но как быть со школой? Мы ведь условились считать её «зоной, свободной от мата». И это правильно.
