Не улыбался он, лишь оставаясь один и думая о Пашке, о непутевом своем братухе, который так вляпался в дерьмо, что неизвестно было, когда из него выберется и выберется ли вообще. Но сейчас о брате думать не хотелось, потому что у костра заговорили про войну, а слушать про нее Корнилыч очень любил. Колесников сидел рядом с Седым прямо напротив палатки, и высвеченные огнем их лица были отчетливо видны Корнилычу. Колесников щурил глаза, вспоминал фронт, Седой сидел прямо, молча, и было что-то в самом выражении этого красивого, но безмерно утомленного лица, с кругами синяков под глазами, что заставило Корнилыча прийти к странному выводу: а не жилец, Седой-то. Какая-то жила в нем порвана.
Когда от костра стали расходиться, у входа в палатку появился брат.
— Чо, не спишь, Паш?—спросил Корнилыч, выкладывая продукты на завтра.
— Братуха, помоги!
Корнилыч поднял голову:
— Обидел кто, чо ли?
— Братуха,— со стоном донеслось из угла.— Добудь ты мне отравы моей... надо уколоться. Помираю, пра слово.
— Пашк,— сказал Корнилыч, обнимая судорожно напряженное тело брата.— Очнись!
Пашка обмяк.
— Братуха,— пробормотал он,— попроси у Альбины... Из аптечки.
Корнилыч сидел в темноте усталый, безмерно одинокий.
— Пашка,— сказал- он,— мать умирала, помнишь, о чем просила? Человеком просила стать! А ты?
Опять судьба лупешила Корнилыча, как хотела. Чтоб он пошел за морфием к Альбине, да никогда!
— Не пойдешь? — спросил глухой и злобный голос Пашки,— Не пойдешь, да?
— За ядом этим не пойду,— твердо сказал Корнилыч.— И точка. Спать готовься.
— Ладно,— сказал в темноте Пашка.— Хрен с ним, с лекарством, ты мне завтра свою «дуру» не дашь? Я б с утра кедровок пострелял. Мужики жалуются — свежатины мало.
— Работать надо, а не по тайге шататься,— ответил Корнилыч, Он думал о том, как глубоко угнездилось в братишке безделье: о работе вообще не говорит.— Нельзя мне тебе ружо-то давать,— пояснил он.— Порхов это мне настрого заказал.
— Что-то больно полюбил ты начальство, братуха,— засмеялся Пашка,— ай много платют за это?
Корнилыч промолчал. Пашка в темноте чиркнул спичкой, поднес огонек к труту, тот задымился. Огонь высветил подвешенный на гвозде карабин. Глядя на него, Пашка спросил:
— А патронов хватит? Как без жратвы тут останемся — перво дело патроны.
— Два ящика,— ответил Корнилыч.— Хватит. А чего ты такой заботливый стал? Иди лучше спать.
Брат нехотя встал и вышел из палатки.
Когда Пашка ушел, Корнилыч раскатал спальник, скинул сапоги и залез в него. За парусиновой стенкой слышно было, как Колесников заливал костер, копошился и вдруг запел:
