. Об этом голубе дважды говорит Аркадий в «Подростке». Во 2–й главе шестой книги «Братьев Карамазовых» старец Зосима вспоминает тот день своего детства, когда он впервые почувствовал Священное Писание: «…повела матушка меня… во храм Господень, в Страстную неделю… Вышел на средину храма отрок с большою книгой… отверз и начал читать, и вдруг я тогда в первый раз нечто понял… Был муж в земле Уц, правдивый и благочестивый… И предал Бог Своего праведника, столь Им любимого, диаволу… и разодрал Иов одежды свои, и бросился на землю, и возопил: «Наг вышел из чрева матери, наг и возвращусь в землю, Бог дал, Бог и взял…» Отцы и учители, пощадите теперешние слезы мои — ибо всё младенчество мое как бы вновь восстает предо мною, и дышу теперь, как дышал тогда… и чувствую, как тогда, удивление, и смятение, и радость» (14: 264).
Анна Григорьевна делает к этому месту романа такое примечание: «Это личные воспоминания Федора Михайловича из своего детства; несколько раз от него слышала»[25]. Данное примечание вполне подтверждается письмом Достоевского к жене от 10 июня 1875 года из Эмса: «Эта книга, Аня, странно это — одна из первых, которая поразила меня в жизни, я был еще тогда почти младенцем!» (29, кн. 2:43). Действительно, замечательно, что из всех церковных книг Достоевского прежде всего поразила книга Иова, безмерные страдания которого были прообразом страданий Христа. «Не люблю его мысль, — писал о Достоевском Горький, — мне враждебно его извращенное чувство, но — весь он, кругом взятый, конечно, величайший из великомучеников русских»[26]. Люди, не понимающие христианства, никогда не примут и идею страдания, но в Горьком было достаточно сердца, чтобы понять сердцевину Достоевского. Об этой идее говорят и люди, совершенно далекие Горькому. «К священной ограде Гефсиманского сада, из которого есть только один путь — на Голгофу, приближается всякий, в меру своего страдания за других, бескорыстной, самоотверженной скорби и боли за человека. И ближе многих других подошел к ней Достоевский… Голгофа, которая была в сердце Достоевского, тот крест, который был в нем воздвигнут, — вот что повелительно склоняет нас перед Достоевским»[27].
«Едва ли не самым ранним воспоминанием Федора Михайловича, — пишет О.Ф. Миллер, его первый биограф, лично его знавший, — было, как однажды няня привела его, лет около трех, при гостях в гостиную, заставила стать на колени перед образами и, как это всегда бывало на сон грядущий, прочесть молитву: «Всё упование, Господи, на Тебя возлагаю. Матерь Божия, сохрани мя под кровом Своим…» Молитву же ту он твердил всю жизнь»
