— Забавно, — сказал Уильям.
— На мою свадьбу все-все пооткрывали, — сказала Энни, вспоминая. — Наверно, этим занималась мама. Я-то сама, помнится, пальцем не шевельнула.
Чтобы доставить ей удовольствие, Уильям сказал:
— У тебя знатная была свадьба.
Она широко улыбнулась.
— Все думала спросить у отца, во сколько она обошлась, да как-то не пришлось… Но уж повеселились на славу.
…Под восторженный визг женщин мужчины выбили выстрелами все стекла в церкви; они въезжали верхом на лошадях в аптеку, в гостиницу, в здание вокзала. Дело было в июле, на железнодорожных платформах горами лежали арбузы, дожидаясь погрузки. Тысячи арбузов. А наутро вся главная улица была покрыта скользким месивом от мякоти и косточек раздавленных арбузов…
Она, посмеиваясь, вспомнила.
Уильям потрепал ее по плечу, довольный, что сумел сделать ей приятное. «А она ничего, — думал он. — Не ее вина, если толста, стара, скучновата… Как и я, — подумал он, — совсем как я».
— Теперь эти комнаты, верно, откроют не скоро. Разве что когда у Абигейл детки начнут справлять свадьбы.
— Вероятно, — коротко сказал он.
Она плутовато покосилась на него.
— Уилли, а ты ревнуешь.
— Ты старая дурища, Энни, — сказал Уильям.
Она сидела и все посмеивалась, как будто не слышала его, так что в конце концов ему просто захотелось стукнуть ее чем-нибудь тяжелым по голове. Он уж совсем было собрался, но тут она встала, налила виски, подала ему; налила и себе.
Сидя на старых стульях, в старинном доме, вычищенном и выскобленном до неестественного блеска, опустевшем после отъезда людей, которым он служил кровом, они выпили друг за друга.
— За удачу! — сказал сестре Уильям Хауленд.
— За твое будущее, Уилли! — И снова, кажется, подмигнула.
— Энни, — сказал он, — езжай-ка ты домой.
— Утречком, Уилли.
Утром она уехала. А он остался один; только Рамона гремела на кухне кастрюлями или, ворча себе под нос, шаркала по комнатам, смахивая с краев мебели пыль метелкой из перьев. В доме было так же пусто, как когда Абигейл уезжала в колледж, — ни больше, ни меньше. Но казалось куда пустынней. Однажды утром, к концу первой недели, Уильям обнаружил, что разговаривает сам с собой. Он только что проснулся. Лежал на огромной кровати под балдахином, неподвижно глядя на рдеющий прямоугольник затененного окна, и вдруг сказал вслух:
— А ветер восточный.
И вскочил как ужаленный при звуке собственного голоса. Виновато оглянулся: и давно это я так?..
Он оделся и вышел на кухонное крыльцо, где его каждое утро ждал тазик с горячей водой. Побрился перед зеркальцем, висящим на столбе, стирая о перила пену с опасной бритвы. Потом придет Рамона и выплеснет тазик на перила, так что пена смоется — отчасти. Но все равно за долгие годы на этом месте образовалось жирное темное пятно.
