Энни метнула на него уничтожающий взгляд.
— Неужели столько народу будет сходить, что он может обознаться?
Уильям махнул рукой и пошел налить себе виски. Чужие запахи в доме больше не беспокоили его: кажется, он уже начинал привыкать. В холле он остановился у стола, разглядывая огромную вазу для цветов, тускло отливающую на свету серебром. Потрогал пальцем узор из листьев и гроздьев винограда, пущенный по верхнему краю.
— А это откуда взялось?
Абигейл восторженно рассмеялась.
— С чердака… Ручаюсь, ты даже не знал, что у нас там ящик с серебром.
Уильям покачал головой.
— Не знал…
— Я его иногда рассматривала и говорила себе, что все это обязательно будет у меня на свадьбе.
— Ты лазила на чердак? — Это строго-настрого запрещалось: там хранился крысиный яд.
— Ну что ты, папа, — сказала Абигейл. — Я ведь уже не маленькая. И могу не бояться рассказывать, что я делала.
— Да-да, — сказал Уильям. — Наверно.
— А ваза такая прелестная. Судя по монограмме, она, должно быть, принадлежала бабушке Лежандр.
— Про это я ничего не говорю, — сказал Уильям. — Я только хотел заметить, как много, оказывается, существует такого, о чем я не имел представления, хотя и жил тут.
— Ох, па-апочка, — сказала Абигейл.
Начали съезжаться родственники. Уильям глядел, как они заполняют дом — двоюродные братья и сестры, троюродные бабки, свойственники и свойственницы. Люди, с которыми он не виделся тридцать лет, старики, корявые и хлипкие от старости. Их степенные дети. Их внуки — юркая мелюзга кишела вокруг, путалась под ногами: то наступишь, то прищемишь дверью, а то сами исцарапаются в ежевике или залезут в неведомые доселе дебри ядовитого сумаха и ходят все в пятнах.
Один раз он увидел, как по двору тянутся гуськом негритянские ребятишки — мал мала меньше; старшему лет девять, и каждый — с огромной охапкой сассапарели.
— Это еще что за чертовщина?
— Надо, — невозмутимо сказала Энни. — На гирлянды.
— Я зашла в школу, — сказала Абигейл, — и объявила всем, что за охапку зелени ты платишь по десять центов.
Уильям заплатил. Кое-кто из детей так исцарапался в колючих кустах сассапарели и ежевики, что он дал им вдвое больше. Пока они сваливали свою ношу на тенистой веранде и бегали за водой и поливали зелень из ведра, Уильям разглядел в ворохе сассапарели жгучие ветки ядовитого сумаха.
Он ничего не сказал, только в голове шевельнулась праздная мысль — не боится ли ожогов сестра. По-видимому, нет: она развешивала гирлянды собственноручно, без перчаток, и никаких разговоров про это не было.
