Он только молча кивнул. И пошел за ней в дом, не стал звать слуг, сам внес ее единственный чемодан, впервые почувствовав себя старым, отяжелевшим, усталым. Та самая малютка, которую он нянчил на руках, — это она мочила ему колени, срыгивала на рубашку. Та и не та… Ноги его как будто вросли в землю. Крутые ободья ребер мешали дышать, одеревенели, как бочарная клепка. «Мне сорок восемь лет, — думал он, — а это уже старость».
Абигейл что-то говорила ему, он кивал головой, не слушал, просто соглашаясь.
Растут дети, эхом пронеслось у него в голове; он слышал это когда-то давно и ни разу не вспоминал с тех пор: «Наши дети взрослеют и теснят нас к могиле».
Уильям прошел в столовую и налил себе виски. Он глядел на светло-желтую влагу и думал про винокурню на болотах и про то, как собирался ее искать. А теперь, похоже, больше не хочет. Похоже, его уже не хватит на такое.
Он отхлебнул глоток и снова вышел на веранду. Сел в качалку, поставил виски на подлокотник. Поглядел через дорогу на свои поля, на свой лес за полями.
По крайней мере, думал он, земля — это прочно. Песчаная земля, такая знакомая, что начинаешь думать о ней, как о живой. Капризная, неподатливая, не слишком-то ласковая. Зато всегда та же, всегда одинаковая — для твоего отца, для тебя, для твоих детей. И это отрадно. Это уже утешение.
* * *
Энни Хауленд Кемпбелл прислала из Атланты пространную, многословную телеграмму. Уильям подержал в руке желтый листок и заметил Руфусу Мэттьюсу — тот был не только станционным смотрителем, но и телеграфистом:
— Должно быть, стоила ей уйму денег…
Руфус кивнул.
— А раз так, — продолжал Уильям, — естественно было бы рассчитывать, что ты из нее выжмешь побольше толку.
— Я принял в точности, как передавали, — обиделся Руфус.
В послании было невразумительным все, кроме общего смысла: сестра в восторге и замужество одобряет.
Уильям вздохнул.
— Хоть можно представить себе, о чем речь, и то хорошо.
Морока с перепиской в последнее время, думал он. Даже с телеграммами. С тех пор как умерла жена, он не получал ни одной…
— Венчаться будут здесь? — спросил Руфус.
— Наверно, — сказал Уильям. — Ты лучше спрашивай у моей сестрицы и Абигейл.
Грегори Эдвард Мейсон приехал, как обещал, и по всем правилам переговорил с будущим тестем. Уильям был уклончив и любезен: ему не слишком пришелся по душе этот человек — высокий, тонкий, рыжеватый, с очень скверными зубами, — но он ничего не сказал, лишь отметил, что Мейсон с исключительной грацией и свободой держится в седле.
