— в красивой фуражке префекта, где на темно-синем фоне сверкает двойной ряд дубовых и оливковых листьев с красивыми желудями между ними. Козырек затеняет его взгляд, когда он исполняет «Компарситу», или «Actios, pampa mia», или же Palom'y, от которой она без ума.
Именно из-за таких грез она почти извивается, краснея, как только Сильвэн с ней заговаривает. Она тогда подыскивает всяческие почтительные и даже изысканные фразы. Однажды вечером, когда ждали гостей, она спросила его:
— Поднимается ветер, месье. По вашему смиренному мнению, подавать ли аперитив в сад?
У Каролины есть верное средство, чтобы прогнать этого шмеля, этого ползущего таракана, это несварение души, что называется хандрой: думать о Шозе. Ей достаточно закрыть глаза и представить себя сидящей на причале, прислонившись спиной к перевернутой лодке или куче садков, вытянув ноги на толстых гранитных плитах, отполированных приливами до такой степени, что они гладкие, как кожа младенца. Она все хорошо знает и любит в округе, знает, как там чувствуется, что там слышится, и сейчас, сидя на крыльце на улице Бак, переносится на остров. Она слышит хлюпающий звук течения, уплывающего под скалы, шлепание мотора лодки, пересекающей Санд, беспрестанное позвякивание вантов — там, у косы Блэнвиллэ, где качаются яхты на приколе. Она слышит, как чайки, с криками рыночных торговок, ссорятся за отбросы, шорох прилива, исподволь затопляющего причал, подталкивая одну за другой короткие, лизучие, упорные волны, прижимающиеся к земле, как насторожившиеся кошки. Она слышит шарканье причаливающей лодки, трущейся резиновыми кранцами о камень, тяжелые, подволакиваемые, приглушенные сапогами шаги рыбака, звяканье цепей, садков, смех.
Благодаря своей мечтательной сосредоточенности Каролина ловит кайф без помощи травки и парит далеко от Парижа и своих забот. Она поднимается по склону у причала и проходит за белый забор, разделяющий государственные владения от частных. Она идет по тропинке в обход маленькой церковки. Легкий бриз пригибает лиловые маттиолы, растущие вдоль каменной стены. Воздух пахнет йодом, плющом, дикой гвоздикой. Она толкает калитку своего дома — символические ворота для карликов, ограждавшие раньше лишь от коров, свободно гуляющих по всему острову, объедая цветы в загонах.
В первый раз она входит в дом после смерти старого Огюста. Когда она приехала в Гранвиль вместе с Сильвэном на заупокойную мессу, тот отказался переправиться на Шозе. Слишком тяжело. Не хочется снова видеть пустую комнату старика, его продавленное кресло у камина, его кровать на высоких ножках с покрывалом из толстого красного атласа, похожего на прилавок с требухой. Он просил, умолял Каролину, раз уж она должна раньше него уехать на Шозе вместе с детьми, переделать, все перевернуть в этой комнате, чтобы изгнать из нее острые, ранящие воспоминания до его приезда. Он хочет сохранить только фотографии Огюста и особенно засиженное мухами фото Лазели над кроватью.
