— Ну, ну, что за жеманство такое! Раздевайся! — и сама с него стала снимать рубашку.
Делать нечего, разделся Федя. Мама и его натерла водкой, уложила и тоже чем-то теплым закрыла. А потом и говорит Феде:
— Ты и ночуй у нас! А я Марьюшку к вам пошлю, предупрежу твоих, чтобы они не беспокоились. — А сама ушла.
Лежим мы с Федей. Стал я понемногу согреваться, и стала у меня душа отходить.
Вспомнил я все, что со мной было: и как я по кочкам шел и как себе все ноги стер, как я жерличку ставил на большого окуня, как через реку по бревнам переходил, как в воду попал и чего натерпелся, пока Федя не пришел, и как мамы боялся, когда домой шел. Ах, думаю, как хорошо, что все это кончилось и я дома, и тепло, и с мамой все по-хорошему обошлось...
Посмотрел я на Федю. А он лежит напротив и тоже на меня смотрит. Смотрели-смотрели мы так друг другу в глаза да вдруг как прыснем оба со смеху!.. Должно быть, он тоже согрелся, и ему хорошо стало.
В это время вошла мама с двумя большими чашками в руках.
— А вы уж смеетесь, — говорит, — озорники! Значит, согрелись! Ну, вот вам еще, пейте, пока горячее.
Это она принесла нам горячий настой малины.
Выпили мы с Федей по чашке горячей-горячей, только терпеть можно, малины, и совсем тепло стало.
— Ну, а теперь спите, — говорит мама. Поцеловала на прощание меня и Федю и ушла.
Завернулся я получше в одеяло и, когда засыпал, еще раз подумал: «Ах, как хорошо!»
На другой день мама все-таки рассердилась.
Встали мы с Федей утром веселые. От вчерашнего у меня только осталась боль в ногах. А Федя и совсем молодцом — как всегда.
Пошли в столовую чай пить. Мама нас оглядела обоих, спросила, не болит ли что, потрогала рукой головы — нет ли жару.
— Ну, — говорит, — кажется, на этот раз все благополучно обошлось! Садитесь, ешьте.
Мы с Федей ждать себя не заставили, — как голодные волчата, набросились на холодный вчерашний пирог. Набили полные рты и жуем, а сами смотрим друг на друга исподлобья и от смеха прыскаем. А потом с набитыми ртами, давясь и перебивая друг друга, принялись рассказывать наши вчерашние приключения. А мама слушает нас и сама с нами смеется.
Позавтракал Федя и ушел домой — книжки взять и в школу идти. И я в школу стал собираться. А мама мне и говорит:
— Ну, Шурик, счастье твое, что ты так дешево отделался! Только теперь, пока берега совсем не обсохнут, на реку — ни ногой! Вторые сапоги мне шить тебе не на что.
Мне бы надо промолчать на это. Ведь я и сам понимал, что мама права кругом. А только как будто бес меня какой толкнул, и я самым развязным тоном возразил ей:
